На острове Буяне - Вера Галактионова Страница 4

Человек пошевелился. Он повёл узкими плечами, растирая руки.

– Свет в-в-включается? – заикаясь от стужи, выговорил тёмный незнакомец и зашарил по стене.

Щёлкнул выключатель. В выбеленной комнатёнке сразу стало светло и хорошо. Мужчина насторожённо озирался, пряча крутой сизый подбородок в шарф.

– Холодно в болоньке-то! – заметила Бронислава.

– Ещё бы, – сердито отозвался человек, сдвигая со лба вязаную шапку – чёрную, с бурой полосой.

Теперь он смотрел на Брониславу – исподлобья, с досадой. И ей показалось, что когда-то давно она обидела его чем-то, невзначай и сильно, и забыла про то. И про него самого – тоже забыла нечаянно! А он вдруг здесь и всё помнит.

– Холодно. Грейся, – сказала Бронислава.

Он важно выпрямился – и шагнул к ней, вытянув руку с плотно сжатыми бледными пальцами:

– Кеша. Он же Викентий.

Рука была ледяная и невзрослая. Бронислава пожала её осторожно, словно неживую:

– Броня. Кочкина… Вот, топлю.

Лицо его ещё не отошло с мороза, и улыбнулся он поэтому криво.

– Поэт! Широко известный в узком кругу. Частично – актёр. Художник из города. И тому подобное! – со значением сказал он, круговым движением дорисовывая над своей головою всё остальное.

И Бронислава поняла: это он из скромности не договаривает про себя самое главное и самое хорошее.

– А я вот – топлю, сижу, – повторила Бронислава, вздыхая. – Грейся. Холодно в болоньке-то.

Он, ёжась, подсел к печке. Его знобило.

– Дер-р-р-евня! Никто ничему не верит. За гостиницу – и то платить нечем!

– Не деревня. Село тут, – неспешно поправила Бронислава, разглядывая его с любопытством.

И не поверила:

– Разве ты про наш Буян не слыхал?.. Вот чудо-то. Чудо в перьях… Это про нас везде врут: лихие люди да лихие люди. В Буяне, врут, там птицы без голоса, цветы без запаха, а женщины – без сердца! Видишь, чего болтать наладились? С перепугу… Нет. Село тут у нас! Настоящее.

Печь выстрелила алым угольком в пол. Бронислава живо подхватила его пальцами, будто светляка, и закинула в поддувало, мимо Кеши.

– А здесь не люди, а места такие. Строгие, – устраивалась она на прежнее место, у окошка, вытирая пальцы тряпкой. – Боятся чужие сроду этих мест. Ну и завидуют, конечно: не без того… А как не завидовать? Мы ведь, сроду без никого, живём тут, в медвежьем-то углу, покрепче всех. Сами только по себе сроду живём… А ты как же попал, чужой, в глухомань-то нашу?

– Как, как… По ходу жизни! – нахмурился он.

И возмутился, передёрнув плечами:

– Нет, на улице мне что ли теперь ночевать?!. Предложил дежурной девице по-хорошему: «Давайте я около вас бесплатно посплю». Так она меня, с ружьём наперевес, до самых ворот гнала! «Я – дева чистая, а вы – стрекулист!» …Бандитка. Бандитка с белым воротничком… Я до смерти замёрз! Х-х-холод же страшный! А эта ваша дева… Чуть в спину не пальнула.

– Клавонька – она добрая, – успокоила его Бронислава. – Стреляет, конечно, без промашки. И ростом под потолок. А так – добрая… Она бы только прикладом стукнула. И всё.

– Понимаю, – кивал ей Кеша, нервно соглашаясь. – Кто спорит: добрая. В кружевном воротничке… Девица… Но, гадство, с ружьём!!!

– …Плохо, конечно, без денег, – согласилась Бронислава. – Я вон уж скоро год одна, без мужа, так вот… подрабатываю.

Ей стало грустно после этих слов и жалко себя. Она отвернулась к тёмному окну, оттаявшему поверху.

– И ни одна сволочь не занимает! – вскинулся Кеша. – Журналисты называется!

– …Он из города на попутке добирался. В ночь уже, – качала головой Бронислава, не оборачиваясь. – Потом пешком шёл. От грейдера самого… Костры по дороге жёг, в сторожке ночевал. А перед Буяном видишь чего… Не надо было ему из уазика выходить. Ох, не надо!.. Зачем он от шофёра этого отстал, а?! У него бы в дому переночевал лучше. Небось место-то чужое до дыр не пролежал бы.

Она задумалась. Провела пальцем дорожку по низкому подоконнику – чтобы скорей сбегала по ней ручейком талая вода.

– Уазик, видишь, латаный-перелатаный был. Всю дорогу ломался, – со вздохом объяснила Бронислава, переставляя на полу банку под зачастившие капли. – И шофёр – чужой, по грейдеру дальше один уехал, на соплях. Он, неисправный, в Буян даже заворачивать не стал: передумал. Проволокой поломку свою замотал, да и усвистал… А холод был!!! Батюшки-светы! Х-х-холод – страшный… Ну, им, Кочкиным, сроду море по колено: вылез. Чуть не двести километров по Дикой дороге отмахал. А перед Буяном самым, в овраге…

– Я же на работу, проклятье, ехал! Добрался, называется, – от тепла Кешу затрясло сильнее.

Он сжимал и разжимал перед раскалившейся дверцей сведённые стужей, непослушные пальцы.

– Устраиваться, что ль, будешь куда? – обернулась Бронислава.

– Да я-то – хоть куда могу! – презрительно фыркнул он. – В газету, в клуб… Умею писать. Знаю законы жизни и сцены… Досконально изучил психологию людей и женщин. Это для меня так: семечки. Вот денег – нет! Редактор где-то в командировке торчит… Отдал им два стихотворения – деньги не начисляют. Рассказ целиком преподнёс! Бухгалтер – баба, упёрлась, проклятье, без начальства копейки не отпускает. Парадокс!.. А где этот редактор застрял, надолго или нет, ни одна деревенская особь не знает.

Сочувствуя, Бронислава покивала ему:

– Что ж теперь. Труднодоступный район! Правильно про нас говорят: с трёх сторон – лёд, с четырёх – тайга. Всякое, конечно, в дороге может случиться.

– …Тебе лом нужен? – неожиданно спросил он.

– Нет… А ты с ломом, что ль, из города ехал?

Ответа не последовало.

Они долго молчали вдвоём, глядя на печную чугунную дверцу, уже раскалившуюся поверху до малинового нежного цвета.

– Мне-то жить ещё можно! – вслух рассудила Бронислава, отряхивая угольную пыль с полы и запахиваясь потуже – не от холода, а просто так, для красоты. – У меня и дом, и корова, и огород. Баню только вот без Кочкина никак не дострою. А зять…

Она обиженно поджала губы и махнула рукой:

– Время у него на баню нет. У зятя. На рыбалку – есть, на охоту – есть, а на баню…

– Такие стихи отдал! – Кеша поднял голову. – Что они в них понимают? И каждый о себе чего-то мнит! Р-р-районщики. Бездар-р-рность… Убожество сплошное…

– А я Антону-то, зятю, начну про баню говорить: «кругляка, говорю, доставать надо»! А ему не докажешь… Всё на «потом»! А этого «потома» три года потом не дождёшься.

– Лирические стихи! – сокрушался Кеша. – Почти что про любовь. И псу под хвост.

– Всё лето про кругляк ему талдычила! – стукнула себя по колену кулаком Бронислава. – Напоминала! Антону этому… Нет: то сидит – блёсны наждачкой трёт, все кряду. Вот, полирует их прямо. А то пыжи из валенка старого режет. Патроном наточенным. Режет и режет, режет и режет! И по всему полу пыжи валяются, как опятки, а он молотком ухобачивает – и обрезки не подбирает!.. Куда их столько-то?! Наколотил… В бочку солить, что ль?!