Океан Безмолвия - Катя Миллэй Страница 4

Марго еще не вернулась домой к тому времени, когда я утром уходила в школу, а то она попыталась бы уговорить меня переодеться. И я не стала бы ее осуждать. Думаю, учитель на моем первом уроке готов был отчитать меня за непотребный вид, когда я вошла в класс, но, посмотрев в журнале мою фамилию, велел садиться и до конца занятия в мою сторону ни разу не взглянул.

Три года назад с мамой случилась бы истерика, если б она увидела, что я иду в школу в таком виде. Она бы кричала, плакала, называя себя плохой матерью, или просто закрыла бы меня в моей комнате. Сегодня радости великой она бы тоже не выказала, но спросила бы, нравлюсь ли я себе такая, а я бы кивнула, солгала, и инцидент был бы исчерпан. Причем скорее всего она вела бы речь даже не об одежде: сомневаюсь, что мой прикид проститутки расстроил бы ее больше, чем мой макияж.

Мама любит свое лицо. Не из чванства или спесивости — из уважения. Она благодарна за то, что дала ей природа. И не зря. У нее обалденное лицо, неземное — само совершенство. О такой красоте слагают песни и стихи, ради такой красоты совершают самоубийства. По такой необычной красоте мужчины в любовных романах сходят с ума, даже если понятия не имеют, кто эта женщина. Им просто необходимо обладать ею. Вот какая это красота. Это и есть моя мама. Раньше я всегда мечтала внешне быть такой, как она. По мнению некоторых, я на нее похожа. Может, и похожа, где-то в глубине. Если соскоблить с моего лица косметику и одеть меня пристойно, чтоб я выглядела как нормальная школьница, а не брызжущая бранью оторва подобно тем девицам, которых выволакивают из наркопритонов в телесериале «Полицейские».

Я представляю, как мама качает головой, награждая меня недовольным взглядом, но теперь она не цепляется ко мне по малейшему поводу, и, думаю, мой сегодняшний внешний вид она вряд ли сочла бы веской причиной для скандала. Мама склоняется к убеждению, что бороться со мной или воспитывать меня — гиблое дело, и это хорошо. Потому что так оно и есть, и я ушла из отчего дома, чтобы она могла смириться с этим. Я давно уже пропащий человек. С этой мыслью я ощутила жалость к маме: она ведь не заслужила такой дочери. Она думала, что у нее растет чудо, и только я знала, как глубоко она заблуждается, — хотя сама очень хотела ей угодить. Может, как раз я и отняла у нее сказку.

И это напомнило мне, что я все еще стою в ожидании на краю школьного двора, словно персонаж в учебном фильме по ОБЖ. Я планировала прийти сюда пораньше, до того как обед будет в полном разгаре, но учитель истории меня задержал, и за те три минуты, что мы с ним общались, двор наполнился школьниками — яблоку негде упасть. Теперь я сосредоточенно смотрю на кирпичи, которыми он выложен, и спрашиваю себя, мудро ли я поступила, надев свои высоченные шпильки, и есть ли у меня шансы пройти через этот чертов двор, не переломав лодыжки и сохранив чувство собственного достоинства. Вдруг слышу, справа от меня раздается чей-то голос, ко мне обращается.

Инстинктивно поворачиваюсь и тотчас же понимаю, что совершила ошибку. Обладатель голоса сидит на скамейке в двух шагах от меня и смотрит в мою сторону. Сидит он в вальяжной позе, широко раздвинув ноги, шире, чем надо, откровенно давая понять, чего ему хочется. Он улыбается. И, конечно, знает, что красивый. Если б самообожание имело запах одеколона, стоять с ним рядом было бы невозможно — того и гляди задохнешься. Темные волосы. Карие глаза. Как у меня. Мы вполне могли бы сойти за брата и сестру или за одну из тех странных парочек, которые больше похожи на брата и сестру.

Я злюсь на себя за то, что обернулась на его оклик. Теперь, когда отворачиваюсь, игнорирую его, готовясь продолжить путь через поле боя, я абсолютно уверена, что его глаза — а также глаза всех, кто сидит с ним на скамейке, — будут прикованы к моей спине. В смысле к моей заднице.

А стоит ли рисковать? Я с опаской поглядываю на каверзное кирпичное покрытие школьного двора. Меня ведь никто не гонит, спешки никакой. Я смотрю, куда бы мне приткнуться, и слышу, как парень добавляет:

— Если ищешь, где сесть, мои колени в твоем распоряжении.

Ну вот, началось. Он не сказал ничего умного или оригинального, но его столь же безмозглые дружки все равно хохочут. Рухнули мои надежды на нашу с ним родственную связь. Я переступаю через бордюр и иду через двор, глядя строго перед собой, словно у меня есть какая-то цель помимо того, чтобы не упасть.

А ведь еще даже полдня не прошло. По расписанию у меня семь уроков, я отсидела только три. Остались еще четыре, причем один дерьмовее другого.

В школу я сегодня пришла довольно рано. Нужно было зайти в канцелярию за расписанием. Конечно, знай я заранее, что́ увижу в нем, наверно, постаралась бы оттянуть неизбежное. В канцелярии опять было столпотворение, но мисс Марш, школьный методист, распорядилась, чтобы я зашла к ней в кабинет и забрала расписание лично у нее — еще одно из многих преимуществ, которые дает мне моя «уникальная ситуация».

— Доброе утро, Настя, Настя, — поздоровалась она, дважды произнеся мое имя, каждый раз по-разному, и с рассеянным видом уставилась на меня, словно ожидая, что я подскажу правильный вариант. Не дождалась. Слишком уж она радостная для первого учебного дня, да и для семи часов утра тоже, если на то пошло. Совершенно очевидно, что оживленность ее деланая. Наверняка школьным методистам читают курс на тему «Как излучать притворную радость перед лицом подростковых страхов». Учителей, я уверена, этот курс не заставляют посещать, потому что они и не пытаются притворяться. Половина из них такие же несчастные, как я.

Мисс Марш жестом предложила мне сесть. Я же осталась стоять как стояла: юбка слишком короткая, а перед стулом нет парты, за которой можно было бы спрятать ноги. Мисс Марш вручила мне карту кампуса и расписание. Я пробежала его глазами, обращая внимание на факультативы, — обязательные предметы я и так знала. Это что, шутка? С минуту я была уверена, что мне дали не мое расписание. Глянула на верхнюю часть листа. Нет, мое. Как реагировать в такой ситуации? Вы же понимаете, о чем я. Это когда весь белый свет решает дать тебе еще один поджопник. Залиться слезами? Исключено. Разразиться гневными криками, бранью и истеричным смехом? Об этом и речи быть не может. Остается одно: остолбенелое молчание.

Мисс Марш, должно быть, заметила мое изумление — держу пари, на моем лице было написано все, что я об этом думаю, — потому что вдруг пустилась в подробные разъяснения относительно требований к выпускникам и переполненности классов факультативных предметов. Голос у нее был такой, будто она извинялась передо мной. Может, ей и стоило извиниться, потому что это не расписание, а говно, но меня почему-то так и подмывало успокоить ее, сказать, что ничего страшного, я переживу, несколько дерьмовых предметов не сломают меня — для этого требуется что-то более существенное. Я взяла расписание, карту и, несчастная, преисполненная ужаса, пошла на урок. По пути снова и снова перечитывала расписание. К сожалению, в нем ничего не менялось.

Я пережила уже половину учебного дня. Относительно неплохо. В моей жизни все относительно. Учителя вовсе не ужасны. Преподаватель английского, мисс Макаллистер, смотрит мне в глаза, будто заставляя поверить, что она относится ко мне по-особенному. Мне она нравится. Но худшее еще впереди, поэтому открывать шампанское я пока не стану.