Сделай погромче - Джо Мино Страница 4

В старших классах Гретхен была панком и славилась тем, что избивала других девчонок. Мы все тогда во что-то вляпывались, но именно у Гретхен была репутация страшной драчуньи. Вот поэтому она мне так и нравилась, наверное. Для тогдашних панков было важно в первую очередь, как ты одеваешься, а не какую музыку слушаешь — может где-нибудь так оно до сих пор и есть, не знаю. Все дети, которые в средних классах были заучками или шестерками или просто пустым местом, попав в старшие классы, начинали одеваться в рванье, с английскими булавками, гримом, грязными волосами, и ни один даже и не слыхивал о МС5 или New York Dolls, но это вселяло в них чувство принадлежности к определенному кругу и придавало смелости, что ли. Если раньше их ежедневно возили фейсом об тейбл, то теперь на них показывали пальцем и смеялись, но никто уже не мог по-настоящему опустить. Быть панком значило вести вечный бой. Это относилось и к Гретхен. К своему первому году в старших классах Католической школы для девочек матери Макколи она поучаствовала как минимум в пяти драках и три раза была отстранена от занятий. Изо дня в день ее в наказание оставляли после уроков, несколько раз отсылали домой с требованием сменить одежду, цвет волос и смыть боевую раскраску. Она и сейчас отбывала наказание за выкрашенные в розовый цвет волосы и вынуждена была оставаться после уроков каждый вторник. Думаю, поэтому мне так нравилось с ней тусоваться. Она делала то, что мне и самому хотелось бы, но кишка была тонка.

В общем, четвертое свое отстранение от занятий — о котором она так любила рассказывать — Гретхен заработала за то, что отделала Стейси Бенсен. Стейси Бенсен, которая избиралась в президенты школьного совета под лозунгом «Стейси Бенсен — почему? Потому что ты слишком ленив, чтобы сделать это», и победила. Стейси совершила большую ошибку, назвав Гретхен «жирной лесби». После того как все произошло, Гретхен поведала эту чертову историю столько раз — у прилавка в «Снэквилл Джанкшен», в киоске «Уохос», в развалюхе «эскорте», на вечеринках, своей сестре, моему брату, моей младшей сестре, своему отцу, на стоянке в «Хонтед Трейлз», людям, которых мы даже не знали, — в общем, столько раз, что я мог пересказать в точности, что случилось, и даже лучше самой Гретхен, наверное. К тому же, рассказывая эту историю, она обычно опускала наиболее важную часть, чего я не сделаю, обещаю. В общем, дело было так:

Однажды после дополнительных занятий по английскому, которые Гретхен как правило коротала за тем, что писала черными чернилами на руках и ногах названия своих любимых групп — ramones, the descendents, the clash, — она решила, что все ее достало и что пошла эта школа. Школа никому не нравилась — ладно, мне нравилась, но я бы ни за что никому в этом не признался, — но Гретхен она не нравилась особенно. Почему? Из-за внешнего вида самой Гретхен. Во всяком случае, она так говорила. Другие девчонки ее терпеть не могли, не только потому, что она была панком, но потому, что она была панком и одевалась так во многом из-за того, что ее мама умерла двумя годами раньше, а значит, все учителя вроде как оставили ее в покое и не трогали.

В католической школе это было ой как важно — то, как ты выглядишь. Когда Гретхен вбивала подошвы своих черных армейских ботинок в плитку, тяжело вышагивая по коридору, цепи ее ботинок гремели, и позвякивали пластиковые и кожаные браслеты, а школьные красотки одна за другой замирали у своих шкафчиков, бросая ей вслед взгляды, полные омерзения. Вот что они видели в образе Гретхен: толстую семнадцатилетнюю старшеклассницу с кукольным лицом, с длинной бело-розовой челкой и побритыми практически под ноль висками и затылком, с глазами, жирно обведенными черным карандашом, с английскими булавками повсюду и нашивками «The Exploited» и «DRI» — она их даже не слушала, но нашивки смотрелись круто, так что — с нашивками и в армейских ботинках и в черной кожаной куртке с черепом, который она сама нарисовала замазкой, спертой из отцовского письменного стола, все пальцы в серебряных кольцах с шипами, а руки сжаты в кулак и всегда предвкушают драку.

После уроков Гретхен встречалась у шкафчиков с нашей подругой Ким. Ким тоже была панком, маленькая, с длинными костлявыми руками и острым узким лицом, на шее и груди всегда пятьсот-шестьсот засосов, ярко-красные волосы, дюжина сережек в каждом ухе, а теперь вдобавок ко всему этому — умилительная болячка в углу губ, которую она с гордостью называла своим «герпчиком». Я обожал Ким, но боялся ее до одури. Она была чертовски привлекательна, но крыша у нее слегка съехала. Итак, натягивая свою джинсовую куртку, она повернулась к Гретхен и спросила: «Ну и че за хуйня у тебя происходит?» — так она обычно здоровалась.

— Достала меня эта школа, — объяснила Гретхен, и они направились к выходу. Гретхен всегда ходила с опущенной головой; Ким вечно подпрыгивала и насвистывала, и при каждом удобном случае выбивала книги у девчонок из рук. Скривившись, Гретхен уставилась на двух местных королев красоты, в идеальных, твою мать, высоко натянутых голубых гольфах и зеленых свитерах, завязанных вокруг талии, с ослепительными, как у актрис из сериалов, физиономиями. Девчонки красили губы, глядя в карманные зеркальца, и смеялись, указывая друг дружке на отражения Ким и Гретхен. Гретхен резко шагнула в их сторону. Они быстро обернулись, прячась за дверцами своих шкафчиков. Та, что была пониже, с волосами потемнее и свежевыщипанными бровями, по-мышиному пискнула. Ким показала им средний палец, а Гретхен испустила короткий смешок — Ха! — довольная тем, что она только что сделала. Это было в тот момент — в ту самую секунду, — когда она повернула налево к холлу D и нечаянно наткнулась на Стейси Бенсен.

Стейси Бенсен.

Стейси Бенсен, старшеклассница, сноб из школьного совета, блондинка, крашенная в еще более светлый тон, всегда в облегающем топе без лямок, красная помада толстым слоем с черным контуром, подчеркивающим податливые губы, которые невозможно было не заметить, из-за чего вам становилось ее жалко, как бывает жалко стриптизерш или девчонок, которые снимаются в порно, потому что они такие красивые, что никто, кроме красоты, в них ничего не видит, и эта начинает их разрушать, что ли; голубые тени и голубой перламутровый лак в тон, настолько всегда безупречный, что становилось ясно: Стейси Бенсен никогда в жизни не работала в супермаркете и вообще нигде не работала, ни единого дня; зеленая кофта, аккуратно завязанная вокруг шеи или талии, и заебись какие ути-пути-мути коричневые мокасинчики, изящно украшенные двумя блестящими медными монетами, которые сияли все же меньше, чем лицо Стейси, лицо, какое типа смотрит на вас по всей Америке с плакатов, рекламирующих косметику. Вдобавок гетры всевозможных расцветок. Вдобавок, как говорили, ее высказывания на занятиях по этике о том, что девушек, которые делают аборты, надо судить как детоубийц. Вдобавок ее склонность обращаться к другим школьницам не иначе как «девочки», например, «Девочки, нам нужна еще парочка добровольцев для участия в донорской кампании». Вдобавок, и уж это совсем никуда не годилось, — ее значки. Я учился с ней еще в средней школе, и уже тогда она носила эти самодельные значки, почти каждую неделю новый: Гордая принцесса. С Богом по жизни. Благоразумная и непорочная. Это была девочка, которая, казалось, говорила своим таким блин выразительным, хорошо поставленным голосом: Все вы тут хреновы недочеловеки. Это была девочка, которая своими мелкими, точными, идеальными движениями — взмахом ресниц над сияющими заебись какими голубыми глазками, мечтательной улыбкой, смехом, звенящим как колокольчик — казалось, шептала: Я во всем лучше вас. И вполне возможно, так оно и было, потому что ее внешность, и ум, и очарование всегда провоцировали тебя на спор, но с чем тут поспоришь, если ты сам выглядишь так?