Счастливые несчастливые годы - Флер Йегги Страница 4

Как-то зимой, ближе к вечеру, мы сидели вдвоем на лестнице. Фредерика взяла меня за руки и сказала: «У тебя старушечьи руки!» Ее собственные руки были холодными. Я осмотрела тыльную сторону ладоней, подсчитала все вены и все выпирающие косточки. Осмотрела ладони: да, руки выглядели дряблыми. Не могу описать, какую гордость почувствовала я при этом, ведь для меня ее слова были комплиментом. В тот день, на лестнице, я была уверена, что нравлюсь ей. Мои руки в самом деле костлявые, точно у старухи. Ладони Фредерики были широкие, крепкие, квадратные, как у юноши. На обоих мизинцах она носила перстни с печаткой. Можно представить себе, что, если соприкоснуться руками, будет очень приятно. Когда она прикасалась к моей руке, а я чувствовала холод ее ладони, этот контакт был настолько анатомическим, что никаких мыслей о плоти, о чувственности у нас даже не возникало. Той зимой я купила себе просторный пуловер, маскировавший фигуру. Но старушечьи руки от этого стали еще заметнее.

Фредерика по-прежнему держалась со всеми приветливо и ровно, не позволяла себе раздражаться или дуться. У меня так не получалось. Бывало, хоть и редко, что меня вдруг охватывало неудержимое желание поколотить соседку по комнате. Она была кроткой, всегда признавала мою правоту. И никогда не упускала возможности показать ямочки на щеках. Носик у нее был слегка курносый. Мне хотелось схватить ее за горло. Эта немка валялась на кровати полуголая, точно одалиска.

Мы должны были декламировать Франсуа Коппе. Только сегодня я с некоторым испугом замечаю, что инициалы Фредерики совпадают с инициалами поэта. «Я стоял у окна и, глядя на летнее небо, думал о вас». Так начиналась моя часть. «Пел соловей, и его переливчатые трели взлетали к усеянному звездами небосводу». Учительница была монахиня, она учила нас декламировать, играя на фортепиано, чтобы мы попадали в такт.

Имя Фредерика означает «рассказ». И поскольку имя ей рассказ, хочется думать, что именно она диктует мне эту историю или пишет ее за меня, сопровождая это своим всегдашним пренебрежительным смешком. У меня даже возникло необъяснимое предчувствие, что история эта уже написана. Что она завершилась. Как наши жизни.

В день святого Николая мы провели всю вторую половину дня вне пансиона. Шел снег. Мы были молчаливы. Зашли в кондитерскую в Тойфене. Деревня словно замерла, погрузилась в спячку. Я знала, что у Фредерики есть или, по крайней мере, был мужчина. Снег все шел, крупные хлопья липли к оконным стеклам. Фредерика объявила мне, что на Рождество уедет путешествовать с ним. Я с интересом разглядывала снежные хлопья. Фредерика говорила вполголоса. Я знала об их связи и, конечно, не желала ей приятного путешествия. Я сказала об этом прямо, взяв с тарелки пирожное. Не хочет ли она тоже съесть пирожное? Еще чашку чаю. Я не ждала от нее откровенных признаний, бурной исповеди. У меня было впечатление, что в ее любви есть нечто трагическое; на ее лице читались упорство и решимость. На мгновение у меня мелькнула мысль, что, возможно, никакого мужчины не существует. Я взяла еще одно пирожное. Снежные хлопья будто повисли в воздухе.

И вдруг мне пришло в голову, что Фредерика выдумывает себе другую жизнь. Пока она говорила, мне показалось, что я вижу в ее глазах странный свет, похожий на эти безумные, бесцельные снежные хлопья, повисавшие в воздухе. Мне стало страшно, хотелось сказать ей — берегись, спасайся, но я не знала, от чего ей спасаться. Моя мысль словно остановилась на полпути, было ощущение нависшей опасности, опасности выдуманной жизни. Потом все успокоилось, тревожные сполохи погасли. Фредерика сказала еще, что они поедут в Андалусию, где уже были один раз. Она спросила меня, была ли я в Испании. Нет, не была. Я объездила всю Швейцарию, на поезде, потому что мой отец просто обожал поезда и пересадки на станциях, особенно горные поезда. Была ли она на Риги? Нет. Я назвала ей еще несколько вершин. Горнеграт, Юнгфрау, Бернина. Нет.

Фредерика говорила о своих путешествиях так, словно речь шла о другом человеке. В кондитерской стало темнее — будто белый снег заволакивал землю темным покрывалом. Снаружи сгущались зимние сумерки. Снаружи был ледяной воздух, который не отставал от нас до самого дома. Нашим домом был пансион.