Ангел из Галилеи - Лаура Рестрепо Страница 4

Я добралась до заведения под названием «Звезда», зашла и попросила кофе с молоком, хлеб из отрубей и пастилу из гуайавы. В «Звезде» где-то на тридцати квадратных метрах теснились самые разнообразные вещи, необходимые для выживания местным жителям. Там имелись электрические лампочки, ткани, сливочное масло, пластмассовые игрушки, рис, колбаса, лак для ногтей, ножи, аспирин, шлепанцы и фарфоровая посуда — все это было на удивление ловко рассортировано и разложено на деревянных полках, уходивших под потолок. Кроме того, тут же стояли столы со скамейками и подавались пиво и обеды, о чем сообщало написанное карандашом объявление.

— Вы знаете что-нибудь об ангеле, который появился здесь? — спросила я старика и старуху, ожидавших покупателей за стойкой.

Те переглянулись. По всей вероятности, они были женаты, но походили друг на друга, как брат и сестра. А может, и в самом деле были братом и сестрой. Старики царственными жестами разгоняли мух, словно два епископа, благословляющие паству.

— Простите за нескромный вопрос, — сказал мужчина, низко склонив голову, как будто действительно просил прощения, — вы ведь только что обращались с этим вопросом к падре Бенито?

Я сообразила, что из «Звезды» хорошо видна дверь дома священника. За мной наблюдали, и это можно понять: вряд ли в Галилею часто наведываются чужаки.

— Священника зовут Бенито? — поинтересовалась я.

— Священника зовут падре Бенито, — любезно поправили меня.

— Ну да, сеньор, я его об этом спрашивала.

— И что же вам ответил падре Бенито, если дозволено будет узнать? — У старика была очень галантная манера обращения.

— Он сказал, что нет здесь никакого ангела.

Хозяева вновь обменялись понимающими взглядами, после чего заговорила старушка:

— Не обращайте внимания, он ведь из правых.

В голове мелькнуло, что пожилая дама с лексиконом маоистов должна многое знать, и я уже собралась ее хорошенько расспросить, но она меня опередила:

— Вы журналистка, сеньорита?

— Да, сеньора.

— Я поняла это по вашему фотоаппарату. Из какого средства массовой информации, если не секрет?

— Из журнала «Мы». Можно мне немного сахара?

— Поздравляю, — сказал старик, пододвигая ко мне сахарницу, — это очень известное издание. Полагаю, что у сеньориты имеется удостоверение?

— Удостоверение репортера? — Вопрос меня удивил. — Да, конечно есть.

— Вы не могли бы предоставить мне его на секундочку, если это вас не затруднит.

Невероятно. В этой милитаризованной стране капралы, сержанты и патрульные каждую минуту требуют документы, но до того момента мне ни разу не приходилось удостоверять свою личность перед продавцом всякого барахла. Однако, прикинув, что от человека, так учтиво склоняющего голову, не может исходить ничего плохого, я достала из бумажника свое удостоверение и вручила ему. Это, конечно, был нелогичный поступок, первый из длинной череды совершенных мной.

Два пожилых дознавателя скрылись за прилавком, и я услышала, как они перешептываются. Потом сеньор высунулся из двери на улицу и начал кричать и свистеть, призывая некоего Орландо, который явился в «Звезду» через некоторое время. Он оказался пареньком лет десяти, возможно постарше, если судить по взгляду, какой бывает только у человека, много чего повидавшего в жизни, а возможно и младше, если судить по субтильному телосложению и невысокому росту. У мальчишки были глаза, как у бычка, с черной радужкой и длинными прямыми ресницами, а во рту не хватало одного зуба, и кто знает, то ли тот еще не вырос, то ли уже выпал.

Старик вручил ему удостоверение, старуха дала кусок картонки, чтобы укрыться от дождя, и Орландо снова вышел. Я смотрела, как он удаляется с удостоверением в кармане, унося мой единственный документ, скользя на поворотах, делая мелкие шажки — так умеют передвигаться в дождь только жители Боготы, и никто другой не способен повторить эту своеобразную походку. Старик, должно быть, прочитал неуверенность в моем взгляде, потому что налил еще чашечку кофе и успокаивающе сказал:

— Не беспокойтесь, это очень ответственный юноша.

Я ровным счетом ничего не понимала в происходящем, но то, что Орландо — ответственный юноша, несколько успокаивало. Пока я ждала его возвращения, в лавку вошла женщина в резиновых сапогах и попросила две упаковки аспирина, четыре гвоздя и дюжину спичек. Старики открыли соответствующие коробки, отсчитали нужное количество товара, запаковали все в три отдельных свертка из коричневой бумаги и вернули ящики на свои места на полках. Сеньора расплатилась несколькими монетками и ушла.

Орландо оправдал свою репутацию ответственного юноши и через четверть часа вернулся с моим удостоверением, вручил его мне и, встав в центре «Звезды», провозгласил, словно какой-нибудь герольд:

— Сеньора Крусифиха говорит, что все в порядке, Мона [5]может подниматься!

Мона — это я. Ничего уж тут не поделаешь — бедняки всегда меня так называют. Более того, они никогда не спрашивают моего имени — оно им неинтересно, а фамилия и того меньше. Для них с первой минуты знакомства я — Мона, и все тут. Это из-за волос, из-за копны светлых волос, которые я с детства ношу длинными; люди среднего класса не обращают на них особенного внимания, а вот среди бедноты они производят фурор. Диковинные для этих мест волосы вкупе с ростом на двадцать сантиметров выше среднего — наследство от дедушки-бельгийца. Во время работы я заплетаю косу — это гораздо удобнее и менее броско, чем шевелюра до плеч. Так было и в тот день, когда я впервые поднялась в Галилею. Но это не важно, это никогда не было важно — паренек назвал меня Моной, Моной я и осталась до конца.