Жизнь гнома - Урс Видмер Страница 4

Итак, в руке мальчика я летел сквозь ночь, разумеется замерев, как и подобает игрушке, но все мои органы чувств не спали. То была моя первая ночь, мой первый воздух, я видел первые звезды на первом в моей жизни небе и первую луну, которая была огромным красным диском. Несколько последних миль (у нас, гномов, свои гномовские мили: примерно 103,7 человеческих метра) я шагал по садовой стене, потом по забору из штакетника и живой самшитовой изгороди. Понятно, я не шел сам, меня, так сказать, шли. Мальчуган вел меня маленькими шагами, а порой и огромными прыжками. Я был возбужден, охвачен потрясающим ощущением счастья, а еще озабочен, куда все это меня приведет. Пока что дорога привела к дому, где мальчик, зажав меня в руке, как боевой трофей, помчался по коридору.

— Гном! Ты только посмотри! Гном! — прокричал он несколько раз, пританцовывая вокруг девочки поменьше его, но все-таки большой, с каштановыми косами и крошечным носиком. — Его зовут Фиолет!

Девочка тоже завизжала, схватила меня, рассмотрела со всех сторон и, наконец, поставила на пол. Там уже стояли, застывшие, но живые — я это сразу понял — три других гнома.

— Фиолет, — сказал мальчик, — это Кобальд, — и указал на гнома в темно-синей курточке, с очками и кулаком, поднятым, как у Карла Маркса. — Кобальд, позволь представить тебе Фиолета. Теперь он будет жить с вами.

Два других гнома были Зеппы: Красный Зепп (тогда еще совсем мальчишка, в красной куртке) и Зеленый Зепп (в зеленой куртке). Мы все были представлены друг другу и, насколько могли, не поворачивая головы и не водя глазами, осмотрели друг друга. Дети еще немного подвигали нас и поговорили нашими голосами. У них это удивительно хорошо получалось, хотя они никогда нас не слышали. (Так хорошо, что иногда у меня в голове мелькает мысль: может, это мы разговариваем голосами, которые они нам придумали.) Когда Кобальд наконец-то опустил свой поднятый для классовой борьбы кулак и что-то произнес (дети были в ванной комнате и с хохотом и воплями чистили зубы), выяснилось, что у него действительно низкий голос, каким за него и говорил мальчик. У Красного Зеппа оказался высокий голос, и он хихикал при каждом слове. Зеленый Зепп, тоже сопрано, был несколько сдержанней. К моему изумлению, я сам, когда наконец открыл рот, заговорил дурацким голосом недоумка, который выдумал для меня мальчишка, а девчонка, его сестра, моментально переняла, да еще с очень небогатым словарным запасом. Любая мысль, высказанная в нос, звучит по-идиотски, так вот, все, что я говорил, казалось идиотизмом. Я мог бы сказать: «Е равно эм цэ квадрат», но это ничего не изменило бы, у меня не было шансов сойти за умного. Кобальд озабоченно поглядел на меня. Зеленый Зепп отступил на два-три шага назад, пока я говорил. Только Красный Зепп бросился мне на шею, потом суматошно завертелся вокруг меня, при этом все время лез обниматься. Он единственный умел без разбега вспрыгнуть на пианино. По нему этого никак нельзя было сказать — выглядел он хиловато. А он смог даже меня затащить на подоконник, ухватив за бороду и ухо!

— А-а! — воскликнул я, разумеется, в нос.

Это прозвучало, как сирена. Красный Зепп рассмеялся и снова обнял меня.

Потом мы все сидели рядышком на полке между раздетой куклой, кубиками от конструктора и миниатюрными автомобилями, и Кобальд помог мне снять со спины ценник. Он был немного уязвлен, потому что сам-то стоил в свое время только 3.10. Правда, когда оно было, это его время, он то ли не мог, то ли не хотел сказать.

Дети играли нами каждый день, часами. Это начиналось с самого раннего утра и не всегда заканчивалось вечером, когда они отправлялись в постель. Нередко, намного чаще, чем можно представить, я спал вместе с мальчиком, он держал меня в кулачке, так что я не мог шевелиться и когда он спал. Быть гномом — тяжелая работа. Приходится карабкаться на стену, спускаться со стены, залезать в постель, вылезать из постели, сидеть за столом, есть, пить, драться, мириться или бороться за звание самого сильного, упершись друг в друга ступнями, — кто кого сдвинет с места. При этом дети держали нас за головы и толкали ногами вперед, пока один не сгибался пополам. Слава Богу, в толкалках — так назывался этот вид спорта, самый любимый вместе с прыжками, — я был сильнее всех. Красный Зепп, например, складывался гармошкой, хотя я еще даже и не чувствовал давления его ступней. Соревнования по толкалкам устраивались почти каждый день (и позднее, когда нас стало много, тоже), и я всегда выигрывал. Моими противниками в финале неизменно были или Фиолет Новый Первый, или Кобальд. Каприз природы одарил нас твердыми, как железо, ногами из литой резины, а меня так самыми крепкими. Именно поэтому даже сегодня, понемногу крошась, я все еще стою не на одной ноге, словно дерево, хотя ступни и башмаки уже плоховаты. В нашей настоящей, личной жизни мы, разумеется, никогда не играли в толкалки, так что мои способности не помогли мне завоевать какое-то особое уважение у других гномов. Но мальчик открыто восхищался мной, наверное, именно за этот мой талант он постепенно начал предпочитать меня своему прежнему любимцу Красному Зеппу.

Красный Зепп не испытывал ревности. Он рассмеялся, когда я однажды вернулся после ночи, проведенной в кулаке мальчика, хотя раньше это была его привилегия. Он потащил меня плясать и пел при этом своим хихикающим сопрано веселые песни. И лишь изредка быстро слегка пинал меня, что было незаметно для остальных и причиняло ему гораздо больше боли, чем мне. А позднее, намного позднее, он стал первым, у кого резина начала сильно крошиться. Лицо сделалось, как у больного оспой на последней стадии, ладоней не осталось, вместо рук — обрубки, из которых сыпалась резиновая крошка.

Служба забирала много сил. Часами не иметь возможности сделать ни одного самостоятельного движения — это сильно утомляет. С другой стороны, привязанность к нам обоих детей умиляла. И еще их изобретательность. Они всегда и в любой момент знали, что мы сейчас как будто хотим и думаем.

— А сейчас Фиолет как будто хочет домой, — говорил, например, мальчик и вел меня, держа двумя пальцами за бедра, в гномовский дом, на самом деле комод, в котором днем должно было лежать, да и лежало постельное белье детей. (Но и тогда там оставалось место для нескольких гномов. На полке мы стояли только иногда, когда женщина, большей частью поздним вечером, налетала на нас, словно хищная птица, и ставила на место.)

— А сейчас Фиолет как будто устал и хочет немножко поспать, — говорил мальчик.

— Зеленый Зепп тоже, — отвечала девочка. — Но вначале он как будто почистит зубы.

Мы все делали «как будто», дети проговаривали каждый наш шаг. Мы не делали ничего, не слыша одновременно, что именно мы сейчас делаем.

— А сейчас Зеленый Зепп как будто бежит в туалет, у него болит живот.

И Зеленый Зепп мчался в туалет, то есть его несла девочка, и у него был понос. Его было хорошо слышно, а девочка, издававшая за него все необходимые звуки, раскраснелась от смеха. Мальчик тоже смеялся, а потом говорил голосом Кобальда:

— Пойду погляжу, как там Зеленый Зепп. — Он брал Кобальда за живот и мелкими шажками вел к гномовскому туалету (за углом подушки). — Он сейчас как будто посмотрит, как дела у Зеленого Зеппа.