Манадзуру - Хироми Каваками Страница 4

— Как Манадзуру? — входя в гостиную, нараспев проговорила мама.

— Там чувствуется сила, — ответила я, мама внимательно взглянула на меня.

— Сила? — снова нараспев переспросила она и, опустив корзину, еще раз пристально посмотрела мне в глаза. Хозяйственная корзина, напоминающая по форме перевернутую трапецию, имела густое плетение; её короткая ручка была приспособлена так, чтобы её можно было до отказа заполнить овощами, рыбой и прочей снедью, а затем повесить на локоть. Я помню время, когда мне так хотелось идти рядом с мамой за руку, но она шла впереди, повесив корзину с продуктами на локоть, а я брела за ней, спрятав руки за спиной. Тогда я едва доставала ей до плеча.

— Какая эта по счету? — спросила я; мама, пальцем указав на корзину, вопросительно посмотрела на меня.

— Не знаю, — проговорила она и начала загибать пальцы. — Одна была до того, как ты родилась. Вторая, когда ты пошла в школу. Потом ещё две, да нет, пожалуй, три износила.

«Не беда, что порвалась. Если аккуратно носить, новой и не нужно. Зачем тогда покупать?» — рассуждая так, мама каждый день, собираясь за покупками, вешала на руку порванную, потерявшую форму хозяйственную корзину. Только когда использовать её из-за огромных прорех становилось совершенно невозможно, мама отправлялась покупать новую.

— Такую же, — просила мама у старухи хозяйки в лавке хозтоваров, выставляя руку с зажатой в ней порванной корзиной, словно отталкивая её от себя.

В лавке продуктовые корзины продавались вместе с соломенными шляпами, жестяными грелками, винтами и прочей мелочью. Под потолком магазина была приспособлена деревянная балка, за которую цеплялся большой металлический крюк в форме буквы S, на его нижнем, похожем на хвост, закругленном конце висело несколько таких корзин.

— Вот точно такие же, — говорила старуха хозяйка, ее муж молча приподнимался на цыпочки и снимал одну корзину с крюка. Иногда старуха добавляла: «Немного выгорели на солнце, я вам уступлю. 100 иен — скидка».

Простая, без украшений корзина была грубо сплетена, и летом выбивающиеся то и дело соломенные концы кололи руку, неприкрытую тканью рукава.

— Вы всегда покупаете одну и ту же. Может, разок попробуете другую? — спросила как-то старуха.

— Нет, мне нравится эта. Она очень удобна в носке, — сухо пояснила мама и поспешила расплатиться.

— Бываю здесь раз в несколько лет, и она всегда твердит одно и то же, — выйдя из лавки, пробормотала мама. Её голос прозвучал холодно. Я с удивлением взглянула на неё, она холодно засмеялась.

Из корзинки была извлечена порезанная на четвертинки китайская капуста. За ней последовали шпинат и шиитакэ. Тут же запахло зеленью.

Как только мы закончили ужинать, включили телевизор. Он заработал, издав характерный глухой звук, как раз когда я несла на кухню кастрюлю из-под лапши удон, которую ели на ужин; кастрюля уже остыла, и её можно было нести голыми руками, но я на всякий случай взяла её ручку через тряпку.

— Ни с того ни с сего заработал! — засмеялась Момо.

— Никто его не трогал, — тоже засмеялась мама. Через несколько секунд раздался звук, точь-в-точь такой же, как назойливый писк будильника.

— Посмотрите, — Момо ткнула пальцем в панель с кнопками ручного управления. Там горел красный огонёк.

— Тут написано: «Будильник», — сказала Момо и подушечкой пальца нажала на красное. Звук прекратился. Телевизор продолжал работать.

Было ровно 8 часов. Видимо, действительно был установлен будильник.

— Кто же его завёл? — опять засмеялась Момо. Её смех был совсем еще детским. Я поставила кастрюлю в раковину, открыла кран и пустила воду. «Замочу», — сказала я про себя и закрыла воду. Бывает, я мысленно проговариваю то, что делаю в данный момент, временами вместо слов я представляю картинку, а иногда вообще ни о чём не думаю. «Замачиваю кастрюлю», — ещё раз повторила я.

— Бабушка, наверное, это ты? — спросила Момо.

— Да нет, конечно, не я, — ответила мама. — Я и не знала, что там есть функция будильника. — Мама извлекла из ящика инструкцию к телевизору и, нацепив очки для чтения, принялась её изучать.

— Наверное, когда мы его покупали, будильник уже был заведен на 8 часов. Но раньше-то он не работал. И что вдруг запищал?!

Телевизор продолжал работать. На экране появился бегущий мужчина. Следом в кадре возникло голубое небо. И волны, плещущие о берег. «Манадзуру», — мелькнуло в голове, я присмотрелась к мужчине на экране. Очертания впалых щек делали лицо мужчины запоминающимся. Манадзуру и мужчина на экране в моем сознании стали удаляться друг от друга, так и не слившись в один образ.

«Манадзуру», — прозвучало вдруг вновь, но это было уже не слово, произнесенное мной, а лишь его отзвук.

Раздался глухой звук, и экран телевизора погас. Это Момо взяла пульт и выключила его.

Моего мужа звали Рэй. Фамилия — Янагимото, но так я назвала его только раз в жизни. «Янагимото-сан, не так ли?» — для верности повторила я его фамилию за человеком, который знакомил нас. Это был тот единственный раз, случившийся в нашу первую встречу.

Первое время я стыдилась звать его Рэй. Мне очень хотелось произнести его имя, но оно почему-то никак не слетало с языка. Из-за того, что я всячески избегала называть его по имени, мой разговор с ним уродливо искажался. Ощущение было такое, будто ты сидишь рядом с чем-то страшным и вынужден подавлять в себе неумолимое желание отпрянуть, ты стараешься двигаться непринужденно, но движения выходят какими-то неловкими, ломаными. Так и наш разговор никак не клеился.

— Ну, как там было?

— Где именно?

— Ну, куда вчера ходил?

Мне хотелось расспросить Рэя о том, кто был на том вечере, куда он ходил, о чем они говорили, но из-за того, что я не могла произнести его имя, даже такой простой разговор не клеился.

Однажды, спустя какое-то время, имя Рэй, словно пробка из бутылки, вылетело из меня, и с тех пор произносить его стало гораздо легче. Но все-таки иногда что-то во мне ломалось, и произносящие его имя губы теряли способность извлекать четкие звуки.

Рэй с самого начала звал меня по имени очень легко и непринужденно.

Муж любил мастерить, и я хорошо помню, как он, орудуя молотком и распиливая доски для очередной поделки, звал меня: «Кэй…» Под ударами гвозди плавно входили в доску. Словно они погружались не в твердое дерево, а их засасывал мягкий песок. Под резкими ударами молотка гвозди иногда гнулись, но на шляпках не оставалось ни одной царапины, будто по ним били мягким резиновым мячиком, и от этого они блестели еще ярче.

— Как здорово гвозди забиваются! Приятно смотреть, — проговорила я, Рэй улыбнулся.

— Назови меня по имени, — неожиданно попросил он.

— Рэй, — промямлила я, как вдруг он, не выпуская из сжатых пальцев гвоздь, поцеловал меня. Я слабо отпрянула, и его плечи раздраженно дернулись. Осознав произошедшее, в смятении я позвала его снова: «Рэй». Гвоздь выпал из его пальцев. Рэй сразу поднял его. «Он острый, можно пораниться», — как бы в оправдание промолвил он, приложил поднятый гвоздь к доске и принялся сосредоточенно вгонять его в дерево, словно не замечая меня. Тогда он мастерил ящик, в который потом мы сложили детские книжки Момо. Он до сих пор стоит у неё в комнате.