Ночные рассказы - Питер Хег Страница 4

Тут чернокожий слуга внёс бутылку шампанского в серебряном ведёрке, поставил его на стол и занялся разведением огня в камине. В это же время паровоз начал свой долгий подъём к далёким горам, весь состав стало немного потряхивать, а Дэвид поймал себя на мысли, что даже здесь, у экватора, ночи бывают холодными.

Вдруг он осознал, что все ждут его, и выпрямился.

— Меня зовут Дэвид Рен, — сказал он, — я математик.

Это добавление вырвалось у него непроизвольно. Ему следовало бы представиться секретарём датской делегации, но разве их хозяин не сказал, что у них впереди ночь, посвящённая искренности?

А Джозеф К. при этом удовлетворённо потёр руки.

— Математик, — сказал он, — как приятно, как… символично. Разве вы не согласитесь со мной, что математика — самая истинная из наук, более всех других дисциплин приблизившая нас к постижению мира?

— О, конечно! — воскликнул Дэвид, и, покраснев, он с плохо скрываемым удовольствием добавил: — Один великий математик как-то сказал, что, когда Бог создал небо и землю, и отделил свет от тьмы, воду от тверди и верх от низа, он показал себя математиком, потому что эти действия предполагают знание бинарных отношений. Так что на вопрос, что было в начале, мы можем ответить: в начале была математика.

— Блестящий афоризм! — сказал Джозеф К. и попытался открыть шампанское, но ему это не удалось, а Дэвид заметил сильно распухшее правое запястье. Тогда военный взял у него бутылку, и в его больших ловких руках пробка выскочила лишь со слабым шипением углекислоты, после чего он медленно и осторожно, держа салфетку между теплом руки и холодом бутылки, налил шампанское в бокалы, откинулся в кресле и с сильным немецким акцентом произнёс:

— Я — фон Леттов. Генерал Пауль фон Леттов Форбек.

Даже для Дэвида, который был не чужд некоторой гордости за своё невежество относительно тех сторон жизни, которые не упоминаются в математических журналах, это имя, когда оно было произнесено, прозвучало столь весомо, словно в помещении материализовалась конная статуя. Для послевоенной Европы генерал фон Леттов Форбек стал самим воплощением мужества, он был героем, и в данном случае не имело никакого значения, что он воевал на стороне потерпевшей поражение Германии. Всю Мировую войну в Восточной Африке Леттов Форбек сражался с отвагой льва, мудростью слона и ядовитостью змеи за законные немецкие колонии против безнадёжно превосходящих сил противника. Среди англичан и индийцев, привезённых на африканский континент для участия в европейской войне, он стал мифической личностью, которую они никогда не видели, но присутствие которой всегда ощущали. Во главе своих белых солдат и чернокожих «аскарис» он довёл до совершенства тактику булавочных уколов — партизанскую войну, которая оттягивала неизбежное столкновение и неизбежное поражение и за которую ему дали то же прозвище, что утвердилось за хитрым римским консулом Квинтом Фабием Максимом — «Медлитель». После поражения Германии, получив приказ из Берлина, он сложил оружие у Касамы и вернулся на родину, где его встречали как героя и где его ожидали почётные военные и политические посты. Вокруг него сам собой возник ореол мученика, и подразумевалось, что если бы генерал Леттов Форбек не получил приказа о капитуляции, он бы сражался где-нибудь на берегах озера Танганьика и по сей день.

Теперь этот титан, призрак из джунглей, о котором все слышали, но которого мало кто видел, удобно расположился напротив них в широком кожаном кресле.

— Господин генерал, — произнёс Джозеф К. и, выражая бессилие, развёл руками, — у меня нет слов. Избранник бога войны здесь среди нас! Позвольте сказать, что я — теперь, когда я знаю, что это вы, — позволю себе считать, что знаю вас, господин генерал, потому что я, конечно же, читал ваши «Воспоминания о Восточной Африке» и ваши незабываемые «Воззвания к немецкой нации», где вы напоминаете всем нам, что колонии следует держать железной хваткой и никогда не выпускать их из рук. Господин Рён, вам следует встать со мною рядом, чтобы мы оба, представители соответственно победивших и… осмотрительных держав, смогли поднять тост за храброго сына Германии и Европы, Кунктатора [7]из Немецкой Восточной Африки, — и Джозеф К. быстрым привычным движением подвижной левой руки опорожнил свой бокал и наполнил его заново.

— Господин генерал, — продолжил он после минутного размышления, — я также отважусь назвать вас апостолом истины, ведь вы в своих «Воззваниях», которые я прекрасно помню, столь убедительно объяснили всем нам, что именно война заставила Африку показать своё истинное лицо. «Гуманная война», как вы замечательно её называете, и я надеюсь, что вы в наш вечер искренности разовьёте эту интереснейшую точку зрения, так что мы сможем защищать её от злых — в основном, большевистских — языков, которые по всей Европе выступают с гневными нападками на войну, утверждая, что она всегда, независимо от времени и места, бесчеловечна.

Единственный зрячий глаз генерала не отрываясь смотрел на говорящего. Затем он стянул свою повязку с головы — при этом его волевое лицо, которое вызывало у Дэвида ассоциации с чем-то тяжёлым, чугунным, оставалось столь же сосредоточенным — и протёр ослепительно белым платком пустую глазницу с той же неспешной тщательностью, с которой он открывал шампанское.

— Война, — произнёс он затем спокойно, — показала потенциал наших колоний как фундамента для новой Германии. Она показала, что в Африке имеются невиданные ресурсы, что континент этот является идеальной территорией для грядущей немецкой экспансии.

— Я как раз, — сказал Джозеф К. с любезной улыбкой, — всегда представлял вас апостолом Павлом, главнокомандующим Господа Бога, который во время своих миссионерских походов проповедует Евангелие. Вы не задумывались над тем, обращены ли ваши проповеди к язычникам, которые внимают им, или же к евреям, которые отвернутся от истины?

— У меня в жизни, — ответил генерал сдержанно, — было не слишком много времени для изучения Библии.

— Очень мудро, — учтиво заметил Джозеф К.,- практическая жизнь не должна отставать от духовной. Если не ошибаюсь, это ваш коллега Кромвель сказал: «Ребята, уповайте на Бога, но порох держите сухим»?

Джозеф К. повернулся к Дэвиду.

— А вы, мой молодой друг, — сказал он, — вы, раз уж мы коснулись символики имён, конечно же, юный Давид, только что миропомазанный, который не знает, что у него впереди целая жизнь и который пока что пасёт… — здесь говорящий тщательно взвесил имеющиеся в его распоряжении метафоры, — пасёт своих математических овец.

Теперь Дэвиду стало окончательно ясно, что за светскими шутками их хозяина скрывается что-то другое, какая-то угроза, и он непроизвольно напрягся всем телом.

— А кто же тогда вы? — спросил он Джозефа К.

— Я… — ответил пожилой человек, и его лицо озарилось торжеством, — я — Иосиф, изгнанный братьями своими, брошенный в ров, откуда он всё равно должен выбраться. Конечно же, я — толкователь снов Иосиф, и никто не смог понять сон об Африке так, как я.