Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни - Петя Шнякин Страница 4

– Пойдём, Шнякин, потолковать нужно.

Я знал, что мужик он нормальный, но всё равно заволновался. Мы отошли к большому деревянному столу под навесом, где бойцы отряда три раза в день принимали незатейливую деревенскую пищу. На столе тускло светила керосиновая лампа.

– Ты почему опоздал?

– Я в деревне у тётки гостил. Думал, быстро доберусь… не получилось…

– А ты знаешь, что твоё дело мы на собрании разбирать будем?

– Слышал. А всё так серьёзно?

– Да. Им простого выговора мало.

– И из комсомола выгнать могут?

– Ну, это вряд ли. А там кто его знает. Ты вот что… Тебя ребята любят, не захотят они, конечно… Но ты их попроси за выговор с занесением проголосовать. Тогда мы постараемся всё уладить. И чтобы ниже травы ходил! И тише воды. Распелся, гляжу, опять. Кстати, послезавтра торжественное открытие лагеря. Флаг будем поднимать, руководство районное прибудет. Ты на аккордеоне какой-нибудь гимн сыграть можешь?

– Нет, Владимир Андреевич. Я Северного могу, Высоцкого, русские народные песни…

– Да придумай что-нибудь, флаг под аккордеон – неплохо, не под гитару же!

– Может, «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» подойдёт?

– А что, про комсомольцев песня. Только петь не нужно. Ты играешь-то хорошо?

– Аккордами в основном. В ля-миноре. Я музыкальную школу давно, в тринадцать лет закончил, а раньше играл здорово.

– Вот и вспоминай, репетируй. Пару дней на работу можешь не ходить, но чтобы исполнил без ошибки. Ты коллоидную химию уже два раза завалил?

– Да.

Открытие лагеря прошло успешно. И работали мы ударно. Стены птицефермы кирпичами выложили, а пол цементом залили. А вот закрытие…

Довольное нашей работой начальство перед торжественным закрытием лагеря подогнало бочку «Жигулёвского» пива, а из крытого кузова грузовика ещё и водкой втихаря подторговывали. Я, конечно, нажрался, стоять ровно не могу, шатает. Андреич, как меня увидел, аж пятнами весь пошёл. И как понёс матом:

– Ты что же, долбоёб, творишь? Тебе выступать через двадцать минут! А ты пьяный в говно! Про экзамен забыл, мудило?

Петляя, побежал вниз к реке Вороне. Она узенькая в тех краях, а на дне камушки острые. Разделся – и в воду нырнул, чтобы протрезветь. Но не рассчитал. Ободрал ладони о камни. Мелко, блять, даже у русла.

Назад в лагерь по тропинке вверх спешу, подорожника нарвал, к ранам прикладываю, но кровь всё равно сочится.

К командиру вернулся, волосы мокрые, руки в крови. Он прямо позеленел. Я его успокоить пытаюсь:

Сижу, играю без ошибок, а кровь на белые клавиши капает. Я героем себя представил, как Павка Корчагин, и запел: «Уходили комсомо-о-льцы на гражданскую войну»! Командир бледный весь…

А начальники, что на закрытие приехали, тоже, видать, водочки вмазали – и подпевать стали.

В общем, благополучно мероприятие провели. Как играть закончил, Андреич ко мне подлетает:

– Петя, беги, спрячься где-нибудь! Куда ж тебя… палатки сняли уже! Иди к Вороне, поспи на берегу, мы тебя заберём оттуда.

– Владимир Андреевич, а тройку поставите?

– Поставлю.

* * *

На третьем этаже приступили к операции – ангиопластике. В артерию, находящуюся рядом с правым яйцом, ввели катетер с баллоном, который, проделав путь до самого сердца, увеличил диаметр забитого холестерином сердечного сосуда. Для того чтобы было видно, какой именно сосуд был заблокирован, использовали контрастное вещество, и я сам мог наблюдать на мониторе продвижение катетера к сердцу. Но смотреть туда не хотелось, страшно было и без этого. Я закрыл глаза и молился. Иногда меня отвлекал от молитвы медбрат, помогавший хирургу, говоря:

– You're doing good!

Я не знал тогда, что же я так «хорошо делаю», лишь через сутки спросил об этом у начальника, который пришёл меня навестить. Он объяснил, что во время операции могла быть повреждена внутренняя стенка артерии, а это привело бы ко всяким осложнениям и, возможно, к смерти.

Через полтора часа меня перевели в отделение интенсивной терапии. Подключили к разным аппаратам. Они демонстрировали цветные графики и издавали звуки, не дававшие мне заснуть. Да и какой там сон! Восемь часов я должен был находиться в горизонтальном положении. Шевелить ногами мне запретили во избежание кровотечения из использованной при ангиопластике артерии.

Рядом с койкой стояла медсестра и следила за мной. При малейшем движении она хватала меня за лодыжки и говорила: «Не двигайте ногами!» Но, похоже, я выходил из этой трудной ситуации. Да и не самым тяжёлым больным я там был. В соседней палате умер пациент, кто это был, я увидеть не мог, а вот рыдания молодой женщины слышал. С ней ещё сын был, лет двенадцати. Через открытую дверь я наблюдал, как она обняла его и горько плакала. Интересно, осознал ли мальчик, что произошло с его дедом или бабушкой?..