Модель - Николай Удальцов Страница 4

Как разговор и еще об очень многом.

Правда, ни она, ни я об этом пока не догадывались…

— …Ну, ладно, — сказала девушка, и было непонятно: примирилась она со своим обманом или с моей правдой. — Спросите меня еще о чем-нибудь.

— Как тебя зовут? — я выбрал самый простой и в то же время самый назревший вопрос.

— Злата.

Только не говорите мне, что это имя мне очень идет.

— Это имя тебе действительно очень идет; но я не скажу тебе об этом, если тебе это неприятно.

— Приятно, но просто все на свете так говорят.

— А разве ты уже познакомилась со всеми на свете?

— Так говорят все, кого я встречала.

— Значит все, кого ты встречала, говорили тебе приятные слова. — Я с самоуверенностью старого дурака вел ее по разговору.

И вот тут-то Злата меня поймала:

— Да.

Хотя в каждом человеке обязательно есть что-то хорошее. Только почему-то я не хочу, чтобы вы — оказались таким, как все.

А потом она поймала меня еще раз:

— Впрочем, вы не ширпотреб. — Этими словами она продемонстрировала мне, что мои предыдущие слова не пропадали втуне.

Хотя мне захотелось уточнить

— А что такое, по-твоему, ширпотреб?

— Может — вы мне сами объясните? — ответила она мне вопросом на вопрос; и получилось так, что на свой вопрос мне пришлось отвечать самому:

— В настоящем искусстве обязательно должно быть что-то непонятное.

Что-то, до чего люди должны дорастать.

А потом оценить то, что в них изменилось.

Ширпотреб — это то, в чем нет ничего непонятного.

— Значит, я была права.

Главное — мне дорасти до вас.

— Нет, девочка.

Главное — тебе перерасти меня.

— Мне уже интересно с вами, — девушка смотрела мне прямо в глаза.

Будь я цветком, от этих слов красавицы я расцвел бы, не дожидаясь весны, хотя, вообще-то, она была временами странной.

Во всяком случае, в словах: то скажет, что хочет прочитать Библию, то — что в каждом человеке есть что-то хорошее…

…Мы помолчали секунд восемь.

Для меня — мало, для нее, как оказалось, — много.

И она перебила наше молчание:

— Сколько вам лет?

— Для разумной жизни я слишком молодой, а для молоденьких девушек — я уже старый.

— Да какой же вы старый? — в ее голосе прозвучала не порожденка цивилизации — лесть, а куда более древнее чувство — удивление.

И это было самой большой лестью для меня:

— Дело в том, девочка, что у любого возраста есть и своя молодость, и своя старость.

— Я сейчас угадаю — сколько вам лет? — сказала она, но игра в угадайку не входила в мои планы; и я остановил поток мысли моей новой знакомой:

— Не гадай.

Мне — пятьдесят пять, — Я не собирался ее удивлять; просто мне действительно не хотелось, чтобы девочка ломала голову.

Тем более что в датах всегда есть что-то непонятное для меня.

Я, например, до сих пор не знаю — какая дата важнее: рождения или смерти?

— Пятьдесят пять?! — Девушка была явно потрясена свалившейся на нее цифрой:

— Это — когда же мне столько будет?!! — В этом вопросе знак вопроса явно был окружен восклицаниями — словно речь шла не о пятидесяти пяти годах, а о пятидесяти пяти веках.

И я вернул девушку в нынешнее столетие.

В эру, которая называется новой:

— Когда — уверенность в том, что приобрел жизненный опыт, окажется в прошлом, а попытки формировать взгляды на жизнь — все еще в будущем.

— А какое будущее у вас? — В вопросе Златы не было ничего неожиданного, но я подзадумался:

— Не знаю.

— И вас это не расстраивает?

— Нет.

Но меня утешает одна надежда, — сознался я; и девушка уточнила мое представление о сознании:

— Какая?

— Надежда на то, что у моего будущего окажется вполне приличное прошлое…

— … Мы тут как-то встречались с одноклассниками и говорили о том, какими мы будем в зрелом возрасте, — сказала девушка; и я, оценив ее слово «зрелый», деликатно заменившее слово «старость», уточнил:

— И где вы встречались с одноклассниками?

— Как — где? В кафе.

— Так вот, зрелость — это когда одноклассников чаще встречаешь не в кафе, а в поликлинике…

— …Вы так много жили и, наверное, много чего помните? — Девушке явно хотелось сделать мне комплимент, но ее личное человеческое лицемерие, видимо, еще не натренировало ее формы общения:

— У вас наверняка хорошая память.

Я отозвался микстом из кивка и улыбки.

Не говорить же мне ей было, что в моем возрасте если еще помнишь, что у тебя склероз, значит, с твоей памятью все нормально…

— …Скажите, а в вашем возрасте еще есть любовь? — После разговора о моем возрасте ее вопрос о любви был естественным.

Впрочем, вопрос о любви естественен после любого разговора.

И даже — до.

— Да, — ответил я, — Только в вашем возрасте цена любви — восемнадцать прожитых лет, а в нашем — пятьдесят.

Наша любовь ценнее.

— Почему?

— Потому что наша любовь взрослее.

И мы лучше знаем ей цену.

— Какой вы умный, — девушка отступила на пол маленького шага, словно стараясь осмотреть мой ум со стороны:

— Вы таким стали с возрастом?

Куда мне до вас.

На ее слова я просто улыбнулся, и эта улыбка стала ответом:

— Не бывает такого возраста, в который нельзя было бы умнеть, — сказал я правду.

Впрочем, я сказал ей не всю правду.

Я не сказал девушке, что, как бы человек умен ни был, своей возможностью сделать глупость он всегда сможет воспользоваться.

Да и вообще, мы страна, в которой иногда глупо быть умным…

— У вас такой большой личный жизненный опыт, — сказала Злата; и я не понял — к чему?

Но она тут же пояснила свою мысль так, что мне пришлось улыбнуться:

— Наверное, он помогает вам жить.

Улыбнулся я молча потому, что мне не хотелось открывать главную тайну каждого человека такой молодой девчонке — тайну, которую далеко не все люди открыли для себя: «Личный жизненный опыт — самая ненадежная опора в жизни…»