Надувной доброволец - Стив Айлетт Страница 4

Что напомнило мне о докторе отца, когда он захлопнул дверь в палату, и моя матушка неистово бросилась к нему.

— Как он, доктор?

— Мёртв, как дверной гвоздь.

— Совсем мёртв?

— Как дронт — лучше похороните его поскорее.

— Он сильно страдал?

— Он заставил страдать меня — этого достаточно.

Самыми омерзительными бытовыми приколами. Бросал лекарства — и всё в таком ключе.

— Наверно, он потерял рассудок.

— И рядом не лежало, под конец он сбрендил, как мартовский заяц. Тыкал пальцем в Цезаря.

А я прополз туда и обнаружил, что отец лежит с монетками на глазах — и, приглядевшись, я понял, что они сделаны из шоколада в фольге. Естественно, я их украл и съел. Сверхъестественная вина? Ну что ж, расскажите мне о ней.

Будучи старше, вспомнив эту сцену, я естественно тут же побежал в бар, согнулся над стойкой и попросил чего-нибудь, о чём поплакать. Мне ответили, что всё будет, и вскоре Эдди начал утверждать, что он бурный малый. Он хватал яблоки и катил их по полу, со словами, мол, вот вам доказательство, как со мной трудно. Его последней дойной коровой была идея “стальных трусов для медведей”. Вдумайтесь. Медведи. Трусы. Сталь. Я спросил, как он её рекламирует, и он ответил, что “сотворил” плакат, на котором сам натягивает стальные трусы на гризли. Сказал, что реклама привлечёт обоюдное внимание и к нему, и к медведю во время процедуры. И что это всё она написала.

— Эдди, — мягко сказал я ему, — ты медленный, как черепаха в каске.

Почему этот ублюдок почувствовал необходимость встать и заявить, что зло прекрасно, а прекрасное — зло? Тишина опустилась на бар, и стало слышно, что я в углу рассказываю, как удавил барсука. Мои попытки убежать спровоцировали весёлый ад со столами и стульями, людьми и бутылками, которые так настырно появлялись у меня на пути. Я хотел бы притвориться, что теперь могу смеяться над этой историей, но если честно, тогда я смеялся больше, чем сегодня.

Так что пришлось вешать им лапшу на уши.

— Куры кричат, когда несут яйца, — заявил я им, не заметно смещаясь к двери, — но нужны хорошо настроенные уши, чтобы услышать этот тембр в их шуме — на самом деле куры кричат непрерывно, если мы только позаботимся о том, чтобы перевести их речь. — И я по

прощался с ними исключительно при помощи ног.

Но не всё здесь высокая драма. Древние опасности не стали менее опасны. Элемент неожиданности есть у тех, кто либо внезапно появляется, либо всегда был здесь. Отсюда шок на лице бабки, когда падает древний булыжник. Происшествие подняло волну разговоров аж на пять минут, а потом песен ещё на десять. Мы суетились, словно обаяние и энергичный вид сами по себе могут сдержать наши страхи — и на минуту так и стало.

Потом настал момент, когда на Эдди набросились праведники. Во время процедуры эти праведники не могли прекратить смеяться, и это лучше всего ему запомнились во всём происшествии.

— Почему они не могли остановиться? — спрашивал он снова и снова, хмурясь на воспоминания. — Я им что, комик?

— За тебя это никто не может решить, Эдди.

— Ну и что я?

— Упорство.

Это должно показать основной уровень непостоянства, с которым мы работаем. Хруст лезвия, входящего в жбан, ближе всего к расправленным плечам или кивку головы из того, что можно здесь найти. Мода и газонокосилки выезжают, сверкая, и все стискивают кулаки. Заняться было нечем, кроме как уничтожать животных, растущих в кустах, чувствуя, что это их право — появляться на пути. Нечем — это совсем нечем. Не было даже тира с силуэтами королей. Однажды дал в газету объявление: “Тебя напрягают друзья? Визжащий туман носится по комнате? Чего ты ждёшь?” Никто не ответил.

Возьмите Боба — вот человек, который знает, с какой стороны света намазан маслом его бутерброд, и кричит об этом на улицах. Придумал волшебную хитрость, когда он зовёт тебя сзади, ты поворачиваешься и продолжаешь поворачиваться, крутишься, как ублюдок, пока изнеможение и безумие не иссушат твою голову и структуру. Мне нравится человек, который может обозначить своё присутствие. Вид крови ничему не учит детей — но назовите её соусом и увидите, как они завопят.

Когда я был ребёнком, праведные повторяли рефрен зависимости, а злодеи носили маски, чтобы скрыться от взглядов нашей зависти. Рождённый в грохот наставлений и воплей при неповиновении, я имел жестокую возможность не знать половины из них. Братья и сестры были повсюду, настырнее, чем пауки, пыль или кожа. Помню, как тётя растила в саду головы, спрятанные посреди каменных горок — но вечно без окончательного развития. Их можно было растоптать и всё равно не почувствовать себя слишком виновным.

У меня лучше всего росли гидровы головы обиды, каждый божий день я их кормил и пел им песни. В те времена мои способности оценили только тролли, чьё мнение я в итоге решил уважать. Мне казалось, что хуже уже не будет — вот насколько я был молод.

Честолюбие никогда не было моей сильной стороной, и когда я стал взрослым, я забросил нормальные каналы исследования, которые вели остальных к решению, какое утешение они хотели бы потребовать от ошибки этого тоскливого мира. Со своей стороны, меня вполне бы устроило выращивать крошечные головки, как моя тётя, варить их до посинения и продавать, как синие трупные головы. Я долгие годы пытался продать эту идею синих трупных голов бизнесменам в стеклянных офисных небоскрёбах, но когда в разговоре доходил до критической точки, выражение их лиц полностью менялось. Безымянные мужчины выносили меня на улицу и продолжали держать, как будто боялись, что я уплыву прочь. И потом, поднимая взгляд, я видел руководителя, смотрящего с двадцатого этажа вниз на меня, и с его лица стекает концентрированное недоверие.

Потом были говорящие обезьяны, я растил их в подвале дома Эдди — они рассказали мне всё, что надо знать об обезьянах, песке, машинах, смерти, дешёвых отелях, папоротнике, ненависти, страхе, граде, пылкой любви и спорящих тётках. Как оказалось, источником их знаний было досье, лежащее в шкафу, — вот зачем они просили меня выйти на минутку, если я задавал вопрос, а когда я возвращался, они всё знали и отвечали чётко и ясно.

Как оказалось, раздражающе чётко — я не мог выносить как их самих, так и их самодовольное ублюдочное поведение. Так вышло, что я не мог выносить и кормить их, и они сходили с ума, вырывались из глубин и наносили мне ранения до того, как я успевал должным образом проснуться. Если покопаться в прошлом, я носился туда-сюда в поисках ужаса, достойного моего внимания. С этой целью нарушал закон. Осторожнее с пожеланиями братьям — они могут не визжа появиться из кровавой ночи, презрительно скривив губы, с отличными зубами, объясняя, что вы сделали, чтобы заслужить наказание.

— Сроду ничего не случалось в этом подвале, — объявил Эдди.

— А что ты скажешь про раны, про этих агрессивных шимпанзе? Ты заплываешь в порт моей жизни и говоришь мне, что этого недостаточно?