Любовь в отсутствие любви - Эндрю Норман Уилсон Страница 4

При мысли о том, что ей предстоит влиться в империю Лонгвортов, чье благополучие зиждилось в прямом смысле этого слова на песке, Ричелдис становилось немного не по себе. Примерно то же ощущение она испытывала, когда ей приходилось обедать с собственной матушкой, с которой, к слову сказать, она до сих пор Саймона так и не познакомила.

Завертелась предсвадебная суета, знаменующая переход к счастливой семейной жизни (естественно, неумолимо ведущей к семейному счастью). Ни разу у Ричелдис не закралось и тени сомнения относительно ее чувств к Саймону.

А уверенность в его любви отражалась на ее лице радостью, которую иначе как неистовой и назвать было нельзя. Она принадлежит Саймону, а Саймон — ей. И так будет всегда.

Потом пошли дети. Даниэль, Томас, Эмма. Ричелдис отдалась материнству с той естественной радостью, которая присуща всем женщинам, влюбленным в своих мужей. Эти дети были их продолжением, они были частичкой ее Саймона.

Она уже не представляла себе своей жизни, в которой не было бы Саймона Лонгворта. Она вообще очень редко задумывалась о таких вещах. Когда Моника или Белинда вспоминали дни на Оукмор-роуд, Ричелдис вежливо кивала — чтобы сделать подругам приятное. Она жила исключительно сегодняшним днем. Она утратила способность к воспоминаниям, но ей не казалось, что жизнь без них оскудела. Саймон много работал и часто бывал не в духе. Первые десять лет замужества она нянчилась с детьми, которые то плакали, то болели, то дрались, да мало ли что могут делать эти несмышленыши! Еще десять она, — избавившись от детских пеленок, — посвятила сдуванию пылинок с мужа. Ричелдис с девической восторженностью продолжала любить Саймона. За эти годы ее чувства к нему нисколько не потускнели. Казалось, Саймон и Ричелдис действительно те две половинки, о которых столько написано в умных книгах. Ричелдис почти не занималась собой. Ее меньше расстраивали собственный обвисший после стольких родов живот и плохие зубы, чем очередной седой волос на голове мужа или хмурая морщинка, прорезавшая его лоб.

Они вытянули счастливый билет. Годы закалили и отполировали их брак, как хорошее вино, которое со временем становится только лучше. Взять хотя бы секс. Как часто люди говорят о занятиях любовью, но слова их пусты! Ричелдис было дико слушать рассказы Белинды, когда та взахлеб делилась с ней подробностями своей личной жизни, рассказывая, что переспала с мужчиной, с которым едва познакомилась. Ну и при чем тут любовь? То ли дело, когда Ричел лежит, уютно положив голову на мужнино плечо, а его рука обнимает ее, напоминая об их слияниях под покровом ночи, когда весь дом погружается в тишину! Когда Любовь парит над супружеским ложем, окутывая их своими крыльями. Когда днем, стоит ему недовольно нахмуриться по поводу или без оного, ей достаточно ткнуться ему носом в плечо или взъерошить поседевшую шевелюру, чтобы почувствовать, как плохое настроение отпускает его, сдаваясь перед натиском ее нежности.

Но самое странное, что всегда изумляло Ричелдис, это то, что такие приятные сами по себе, такие восхитительные мгновения единения с любимым человеком таили в себе еще одну тайну. Они несли в себе продолжение жизни, они вели к появлению детей. Разве Белинде это объяснишь? Кощунственные понятия «аборт» или «нежеланный ребенок» для Ричелдис не существовали. В очередной раз понимая, что снова беременна, она испытывала огромную радость и почти священный трепет. Их любовь с Саймоном настолько велика, что она не может уместиться в них двоих, она должна развиться в новую жизнь, это ведь так естественно! Она пестовала плоды их страсти, лелеяла и всегда с безмерным удивлением наблюдала за их взрослением. Неужели эти люди появились в результате слияния мужчины и женщины?

Она знала, что все считают, что она помешана на детях и донимает их чрезмерной опекой. Она видела, что Моника, приезжая погостить, смотрит на нее со смешанным чувством презрения, жалости и… затаенной зависти, а вслух сетует на то, что подруга юности превратилась в «клушу обыкновенную». Ричелдис понимала, что время не на ее стороне. Годы уходят, а чего она добилась? Вечно занятой муж, четверо детей, каждый со своими проблемами, и… и все. Иногда ей хотелось вырваться из замкнутого круга стирки и готовки, но минуты слабости проходили так быстро, что она не успевала в них толком разобраться. Она понимала, что вся ее жизнь — это мишень для насмешек оголтелых феминисток. Но какое ей до них дело, в конце-то концов! Главное, что ее такая жизнь вполне устраивала. И не просто устраивала. Ричелдис чувствовала себя счастливой женщиной.

Конечно, порой наваливалась усталость, иногда Ричел заражалась от детей очередным гриппом, и тогда весь дом напоминал лазарет. Его обитатели, пошатываясь, бродили по комнатам, и дни казались нескончаемо долгими. Да, супругам Лонгворт нелегко приходилось, пока они наконец-то не решились взять помощницу по хозяйству. К тому же поначалу миссис Тербот приходила не каждый день. И все-таки… И все-таки Монике никогда не понять, что, несмотря на все трудности и невзгоды, Ричелдис нравилась ее жизнь. Ничто не могло поколебать ее счастья — ни корь, ни скарлатина, ни грипп, ни бессонные ночи, когда у Даниэля резались первые зубки, ни переживания из-за того, что Эмма никак не приживется в новой школе… Она растворялась в детях и, конечно, в муже. Она не представляла себе своей жизни без них. Какой глупостью ей казались рассуждения Мадж о том, что женщина должна быть независимой и самостоятельной! Ричелдис до сих пор сохранила свою круглоликую, приветливую миловидность. Она считала себя вполне самостоятельной и состоявшейся женщиной. И в ее аккуратно причесанной головке водились собственные мысли, никак не связанные с ее домочадцами. А однажды она даже позволила себе заболеть… Году в 1978 она чуть ли не на неделю слегла в постель и даже не поднималась, чтобы уложить детей спать.

Иногда, просыпаясь по утрам, она могла думать вовсе не о Даниэле, Эмме, Томасе или Саймоне. Она испытывала неописуемое счастье от того, что чувствовала себя частичкой Природы. Она выходила в сад на рассвете и просеивала сквозь пальцы мягкий песок Сэндиленда, вдыхая сладкие запахи розового сада. И все же роль жены и матери была для нее главным. Незаметно летели годы. Сначала выпорхнул из родительского гнезда Даниэль. Потом Эмма (слава Богу!) обзавелась подружками в школе, Томасу поставили пластинку на зубы, чтоб не выросли частоколом. А потом родился Маркус, бедняжка Маркус.

Бог ты мой, что им пришлось пережить, когда родился их последний сынишка. Ричелдис — мать, женщина, она к таким вещам относилась проще. А Саймон просто рвал и метал. Она даже боялась, что у него будет нервный срыв. Он был категорически против рождения Маркуса… Ричелдис же радовалась, что даст жизнь еще одному созданию. Хотя врачи сразу сказали, что ребенок болен. У него синдром Дауна. В легкой форме. Справившись с жутким известием, Ричелдис вдруг обрела ничем необъяснимую уверенность в том, что с малышом все будет в порядке. Как годами раньше уверовала в то, что Саймон предназначен ей судьбой. Она почему-то была уверена, что это создание будет не обузой, а, напротив, принесет им радость. Увы! Саймон считал иначе. Он не скрывал своей неприязни к сыну. Ричелдис же лелеяла надежду, что время все смягчит. Она же видела, что остальными детьми муж гордится. А то, что он шарахается от этого ребенка… Что ж… Он и раньше никогда не помогал ей возиться с пеленками и кашами, и никакая сила не могла его заставить встать ночью, когда дети плакали. А позже настоял, чтобы мальчиков отдали в Пэнхам, а Эмму в Уикомб Эбби — один из лучших пансионов для девочек в Англии. Ничего, успокаивала себя Ричелдис, он его еще полюбит…