Человек, который видел все - Дебора Леви Страница 4

– Ну, помимо прочего, ты никогда не расспрашивал меня о моем творчестве.

– В каком это смысле? – Мой голос сорвался на крик. – Вот оно, твое творчество, развешано там и тут. – Я указал на два прикнопленных к стенам комнаты коллажа. Один из них, висевший над кроватью, будто икона, представлял собой увеличенную черно-белую фотографию моего профиля. Контур губ Дженнифер обвела красным фломастером и надписала: «НЕ ЦЕЛУЙ МЕНЯ».

– Да я постоянно смотрю на твое творчество, – продолжал выкрикивать я. – Я о нем думаю! И о тебе тоже. Интересуюсь!

– Что ж, раз уж ты так заинтересован, скажи, над чем я сейчас работаю?

– Не знаю, ты мне не говорила.

– А ты не спрашивал. Ладно, а что у меня за фотоаппарат?

Она отлично знала, что я понятия не имел. Но ведь и Дженнифер тоже не то чтобы сильно интересовалась коммунистическими режимами Восточной Европы. В смысле, она никогда не спрашивала, что бы ей почитать на эту тему, и я ее за это не упрекал.

– Ах, да, – вспомнил я. – Ты взяла негатив моей фотографии, прилепила его к плечу, полежала на солнце, а когда отклеила, у тебя на коже получилось что-то вроде татуировки с моим изображением.

Она рассмеялась.

– Всегда все крутится вокруг тебя, правда?

В каком-то смысле так и было. В конце концов, Дженнифер Моро сама все время меня фотографировала. Дверь снова заскрипела. На этот раз Клаудия сидела в кухне у стола и огромной ложкой ела тушеную фасоль из консервной банки.

– Дженнифер, – принялся умолять я. – Прости меня! С тех пор как отец умер, я думаю только о том, как бы пережить еще один день.

В кухне засвистел закипающий чайник.

– Тут вот какое дело, – сказала она, спрыгнула с кровати и захлопнула дверь. – Ко мне в студию пришла одна американка, куратор художественной галереи. Она купила две моих фотографии и предложила мне после окончания колледжа поработать у них штатным художником. В Массачусетсе, на Кейп-Коде.

Так вот почему ее паспорт лежал на столе.

– Поздравляю, – с несчастным видом произнес я.

Она казалась такой взбудораженной, юной и сердитой. Мы встречались всего год, но я отлично знал, что в ней встретил достойного противника. Начать с того, что Дженнифер Моро (отец француз, мать англичанка, родилась в Бекенхэме, в Южном Лондоне) заключила со мной сделку, по условиям которой ей разрешалось воспевать мою неземную (по ее выражению) красоту, совершенное тело и ярко-синие глаза любыми доступными способами, мне же не дозволялось описывать ее внешность и вообще выражать свое восхищение словесно, допускались только прикосновения. Все, что я о ней думал или к ней чувствовал, она желала узнавать исключительно через тактильный контакт.

Клаудия, наконец, выключила подвывающий чайник. Я перевел взгляд на стену и вдруг заметил фотографию Сэнви, наклеенную поверх облупившейся краски. В подвальном этаже было сыро, и по стенам спальни Дженнифер, словно полоумные муравьи, расползались черные точки грибка. Сэнви была сфотографирована в сауне. Вся мокрая от пота, она лежала на боку с книжкой в руке, а в левом соске ее поблескивало маленькое колечко.

– Давай же, Сол. Чего ты тут торчишь, я не понимаю?

Дженнифер накинула кимоно с вышитым на спине драконом, а ноги сунула в свои любимые сандалии, сделанные из автомобильных шин.

За дверь она меня практически вытолкнула.

С задвижкой на калитке пришлось сражаться довольно долго. Еще ни разу мне не удалось открыть ее с первой попытки, а Дженнифер и Клаудия, когда опаздывали на занятия, через калитку попросту перелезали. Но вот третья их соседка, терпеливая Сэнви, справлялась с задвижкой без проблем. Дженнифер, правда, считала, что причиной тому степень по высшей математике, благодаря которой Сэнви постигла понятие бесконечности во времени.

Вечернее солнце било прямо в глаза. В мои ярко-синие глаза. Я резко обернулся, внезапно почувствовав, что Дженнифер смотрит на меня. Так оно и было. И объектив зажатого в ее руке фотоаппарата тоже на меня смотрел. Она стояла в дверях в кимоно с вышитым драконом и сандалиях, сделанных из автомобильных шин, все еще раскрасневшаяся после секса, и левой рукой шарила в кармане в поисках мармеладок, которые вечно таскала с собой. В направленном на меня фотоаппарате что-то щелкнуло и зажужжало, и Дженнифер с пафосом изрекла:

– До свидания, Сол. Ты всегда будешь моей музой.

На мгновение мне показалось, что она сейчас бросит мне мармеладку, подобно тому как дрессировщик в цирке швыряет угощение своим питомцам после того, как они перепрыгнут через пылающий обруч.

– Я пришлю тебе фотографии с Эбби-роуд до отъезда. Соболезную насчет твоего отца. Надеюсь, вскоре тебе станет легче. Не забудь купить переводчику банку консервированных ананасов.

От Гамильтон-террас до Эбби-роуд было минут двадцать пешком. Сам не знаю, отчего меня потянуло на место недавней аварии. Шел я медленно, потому что по пути вдруг выяснилось, что я прихрамываю. На плече моего белого пиджака зияла дыра. Дженнифер Моро поступила со мной безжалостно. А еще, похоже, она была очень хорошо осведомлена о подробностях моей жизни. Откуда, например, ей было известно, что Вальтер Мюллер попросил меня привезти ему в ГДР банку ананасов? Сам я ей рассказал или она выспросила? Понятно, что насчет смерти отца она была в курсе, потому что три недели назад ходила вместе со мной на похороны. Сама она потеряла отца в двенадцать, так же как и я свою мать. Мы часто с ней обсуждали, что лишились родителей в одном и том же возрасте. Это как будто как-то по-особому связывало нас, хотя Дженнифер и считала, что гибель отца подарила ей свободу, ведь он ни за что не позволил бы ей поступить в школу искусств. Я же вовсе не был уверен в том, что смерть матери от чего-то меня освободила. Нет, я определенно не мог найти в этом никаких плюсов. Больше того, в материнской любви мне никогда не приходилось сомневаться, и потому ее исчезновение из моей жизни стало настоящей катастрофой. И все же похороны отца напомнили Дженнифер о ее собственной потере, и мне хотелось как-то поддержать ее. Мой бессердечный братец Мэттью, также известный как Мэтт-Жиртрест (полноценный английский завтрак семь дней в неделю – три английских яйца и три английских сосиски), организовал похороны, не посоветовавшись со мной.

Во время церемонии я с гордостью держал под руку эффектную Дженнифер Моро с ее экзотической французской фамилией, бледно-голубым брючным костюмом в классическом стиле и того же цвета сапогами на платформе. Мэтт-Жиртрест, его потасканная жена и двое маленьких сыновей заняли всю переднюю скамью в церкви, будто члены королевской семьи. Мне же оставалось только смотреть на них и гадать, что же такого непростительного, по их мнению, я совершил, помимо того что носил на шее жемчужное ожерелье.

По всей видимости, я считался неудачной ветвью семьи: неженатый, бездетный, определенно человек второго сорта. Мне тут же вспомнилось сокрушительное одиночество подростковых лет. Мэтт, который в то время еще не был Жиртрестом, уже начал работать электриком и неплохо зарабатывать, что в глазах отца сделало его настоящим большевистским героем. Я же в те дни тайком бегал в аптеку и там пробовал подводить глаза рекламными образцами карандашей. К тому моменту как Мэтт научился прокладывать проводку по всему дому, я всего лишь поступил в Кембридж. Оттачивал навыки маскировки собственного невежества на экзаменах (ярко-синие глаза служили в этом деле неплохим подспорьем) и старался воспользоваться всеми преимуществами, что открывались перед черным как смоль котярой с рабочей окраины (отсутствие когтей компенсировали высокие скулы) в компании напыщенных белых голубей.