Патриот - Дмитрий Ахметшин Страница 4

Яно повезло: он слёг с температурой, взял больничный и улетел на родину. А когда вернулся, был потрясён произошедшей с городом переменой.

Везде на улицах плакаты с обрюзгшими лицами, с громкими лозунгами и фамилиями под цвет российского флага. Обращались эти лица к народу, обращались в рты, кричащие с каждого столба, с каждой остановки. Ими, как обоями, заклеивалась сверху донизу любая ровная поверхность. На фасаде университета появилась надпись: «Федоевский — Победитель!»

Ислам наблюдал за людьми. Привычно и очень вяло ругали власть, а на плакаты смотрели обычно. Смотрели — и равнодушно отворачивались. Как на мусор, набросанный возле урны. Город расцвёл цветами российского триколора, красным КПССовским, пестрил медведями. Яно всё больше впадал в недоумение, от чего его акцент всплывал на поверхность, как большая черепаха:

— Что это, Ислам?

— Выборы.

— Они что, друг друга рекламируют?

— Пиарят. Это называется — пиар. Пиарасты.

— А, в Европе тоже есть пиар. Там вот эти вот, — он ткнул в плакат, — выступают по телевизору. Называется «дебаты».

— У нас по ящику показывают и не такое. И знаешь, что тебе скажу? Хорошо, что у нас нет телевизора.

В принципе, ящик ящиком. Он для того и создан. Не хочешь видеть очередную намасленную лысину — выключи и иди спать. Или читать книжку. Но когда видишь вот это на каждом углу — поневоле поднимается раздражение.

Ислам собирает его в плевок и отправляет под ноги.

— Неужели вашим людям это нравится? — допытывается Яно.

— Не очень. Да что там. Спроси любого — и каждый тебе ответит, что он уже не помнит большую часть этих морд. А тем, кого помнит, — не верит. Совсем не нравится.

— А почему никто ничего не делает?

— Ты как ребёнок, Ян.

— Могли бы что-то сделать. Если каждый сделает понемножку, может быть, они, — он тыкает в плакаты варежкой, — захотят… подумать?

— Что сделать, например?

Ян делает шаг в сторону, на ходу стягивая варежку. Пальцы скользят по плакату, находят слабину в плохо промазанной клеем бумаге. Она превращается в его руках в комок и летит в ближайшую урну.

— Неплохо, — оценил Ислам.

Улыбка вползает на лицо, полная застенчивости, держится на губах.

— Я правильно сделал?

Он иностранец… нет, не так. Не важно, иностранец он или нет. Просто его мир — это не только родной Таллинн и кое-где этот город, его мир очень далеко отсюда, и одновременно он — везде вокруг. В кусочках, что разбросаны по комнате в общежитии, книжках, дисках с музыкой, в мелодии, что он наигрывает на своём саксофоне. Его мир — это далёкая Мексика, это Индия и Китай. Глубины океана, оркестровая яма и рёв зрителей на концерте «U2». Он нигде, и в то же время ему есть дело до всего.

— Ещё бы, — говорит Ислам. — Ещё бы…

Хасанов тянется к соседнему плакату, глаза чешутся, кажется, на них сейчас смотрит вся улица. Краем глаза видит суету, мельтешение машин, лица людей в перегаре улицы, выражений не видно, и от этого ещё страшнее.

Делает над собой усилие. Оглушительно хохочет и срывает плакат.

— Ты чего? — пугается Яно.

— Ничего, — Хасанов смеётся, бумажка отскакивает от носка его ботинка, спохватывается, поднимает её с земли и швыряет в урну. — Не знаю. Что-то поржать захотелось, знаешь? Давай помогай.

Вместе они очищают стену от рекламы. Остаются следы клея, клочки глянца, но всё нормально. Пусть знают господа депутаты, что их рожи здесь уже побывали — и они здесь не прижились.