Эмпайр Фоллз - Ричард Руссо Страница 39

– Это Хорас Веймаут, – сообщила Беа Маджески, сидевшая за стойкой. – Не приставай к нему.

Беа как раз размышляла, не пора ли запирать “Каллахан”. Время близилось к полуночи, и ее единственным клиентом был Макс Роби, вдобавок тот еще клиент, чья задолженность вечно колебалась около ста долларов, предельной суммы кредита в баре. По правде сказать, большинство завсегдатаев у Беа были не лучше. Являясь ранним вечером, они выкладывали за первые порции выпивки по десять-двадцать долларов, но к закрытию заведения на их счету опять набегала сотня. Разве что Беа повезет и кто-нибудь из них, сунув ей двадцатку, тут же отбросит коньки, а иначе эти нищеброды, все до единого, так и помрут, не вернув свой сотенный долг. Впрочем, покойник, вручивший ей двадцать долларов, все равно останется должен восемьдесят. Теперь в “Каллахан” наведывались в основном обитатели “Имперских башен”, субсидируемого жилья для пожилых горожан, оттуда до бара было рукой подать. Первого числа каждого месяца, получив пособие, старые хрычи устремлялись в “Каллахан”. Несколько дней они смаковали классические коктейли с добавлением виски или коньяка, но примерно к десятому числу их алкогольная заначка истаивала, а сами они исчезали до начала следующего месяца. Все, кроме Макса Роби. Он тоже жил в “Башнях”, однако долгих перерывов в посещениях за ним не водилось. По крайней мере, говорила себе Беа, старичье не устраивает драк. Опять же, за вычетом Макса Роби.

– А еще лучше, – сказала ему Беа, предположив, что ее инструкцию он мог интерпретировать слишком однобоко, – ни к кому не приставай.

– Пригласи его сюда, – попросил Макс. – Скучновато без компании.

Беа свирепо уставилась на него:

– Что я только что сказала?

– Но кому от этого будет плохо? Мне нравится Хорас.

– Мне тоже, – сказала Беа, глядя, как Хорас, сгорбившись у сигаретного автомата, отчаянно дергает за рычажки. Он явно оставил надежду получить свою любимую марку и был согласен на то, что соблаговолит выдать автомат. – Поэтому я и говорю тебе – оставь его в покое. Люди должны знать, что могут прийти сюда и спокойно выпить, без того чтобы ты стрелял у них сигареты и хлебал пиво за их счет.

Автомат у входа наконец расстался с пачкой сигарет, и Хорас наклонился, чтобы забрать ее из лотка. Когда же он выпрямился и повернулся к бару, то увидел Макса, единственного посетителя, сидевшего у дальнего конца стойки, куда Беа всегда задвигала его, потому что от него воняло помойкой и он был занозой в заднице. Хорас словно замер на скаку, прикидывая, в какую сторону ему теперь мчаться. Например, обратно к двери. Другие на его месте, заприметив Макса, мигом повернули бы к выходу, но Хорас всю жизнь был рабом своих хороших манер. Тридцать лет работая репортером “Имперской газеты”, он сталкивался с самыми разными людьми. В массе своей, заключил он, это были эгоистичные, жадные, беспринципные, корыстные и завзятые говноеды, но он также заметил, что те же самые люди крайне обостренно воспринимали критику в свой адрес. За исключением Макса Роби. И тем не менее Хорас, в силу своей воспитанности, не мог обидеть даже его. А следовательно, не мог усесться на противоположном конце стойки. Впрочем, эта стратегия не сработала бы, Макс все равно завел бы беседу, громко выкрикивая свои реплики.

– Что он выдал тебе на этот раз? – лениво полюбопытствовал Макс, когда Хорас устроился на табурете через один от Макса, создав нечто вроде буферной зоны, пусть и бесполезной. Вот бы сейчас, мечтательно подумал Хорас, кто-нибудь вошел в бар и заполнил эту пустоту. Но этот кто-нибудь должен был быть не местным. Причем слепым не местным. И напрочь лишенным обоняния в придачу.

– “Честерфилд”. – Хорас покрутил пачку в руке, прежде чем положить ее на стойку рядом с двадцатидолларовой купюрой. Беа налила ему бочкового пива, поставила пепельницу, но двадцатку пока не тронула. – Хочешь сигаретку, Макс?

– Не откажусь. – Наклонившись вбок, Макс схватил пачку, ловко сдернул с нее тонкую ленточку, вскрыл, снял фольгу и вытащил две сигареты. Хорас заметил, что Макс взял две, а не одну сигарету, но ничего не сказал, и Макс знал, что не скажет.

– Налейте-ка моему приятелю, – попросил он Беа. – Он явно не прочь промочить горло.

Беа не одобрила щедрости Хораса, но просьбу исполнила.

– Работали допоздна? – спросила она.

Хорас кивнул. Вечер у него выдался тот еще. Для начала ему пришлось ехать в Фэрхейвен на собрание департамента среднего образования, а к такого сорта редакционным заданиям у него никогда не лежала душа; это собрание сперва протекало чинно, но вскоре участники расшумелись, разругались и едва не подрались. На обратном пути у него сломалась машина прямо на пустынной однополоске в двух шагах от старой мусорной свалки. Ближайшее жилье находилось примерно в миле, и Хорас зашагал по грязной проселочной дороге в надежде вызвать по телефону эвакуатор, и там, на задах темного старого дома, он случайно увидел нечто, что потрясло его до глубины души, – нечто, многократно превзошедшее эгоизм, жадность, беспринципность, обывательскую корысть и завзятое говноедство, к чему он давно привык, и, стараясь не шуметь, Хорас попятился обратно на дорогу, словно он был виноват в происходящем, а не тот несчастный, пакостный мальчишка. Пока он шел три мили до города, то, что он нечаянно подсмотрел, сопровождало каждый его шаг, и теперь он был рад компании, пусть даже третьим в той компании был Макс Роби.

– Удалить бы тебе эту штуковину, – высказался Макс, глядя на фиброидную кисту на лбу Хораса.

– Какую штуковину? – Так Хорас привык реагировать на подобные советы, звучавшие много чаще, чем можно было ожидать.

– Я всегда боюсь, что она лопнет, пока я с тобой разговариваю, – добавил Макс и осушил полстакана одним глотком.

Он не нарочно выпил так много сразу, но с тех пор, как Макс взгромоздился на табурет в баре, минуло черт знает сколько времени, и его мучила жажда. Бар способен обернуться знойной пустыней, когда ты сидишь без гроша, а пивные краники – миражами. И когда ты добираешься до оазиса, то приказываешь себе пить умеренно, но у тела, столь долго обжигаемого раскаленными песками, особые нужды, свое особое устройство, и Макс только радовался, что его тело не потребовало все содержимое высокого стакана, купленного ему Хорасом. Теперь надо было запастись терпением и придерживаться того же темпа, что и человек, с которым Макс надеялся продолжить выпивать. Поторопи он Хораса, осушив стакан слишком быстро, тогда его визави решил бы, что на него давят, и ушел бы из бара, а Макс – опля! – снова оказался бы посреди пустыни. У Хораса была машина, и ему ничего не стоило просто встать, выйти и поехать в “Фонарщик” – заведение, где Макса не жаловали, – да и как бы он туда добрался, если не пешком либо автостопом. От первого способа он бы сам отказался, а со вторым ему редко везло по причине, если верить Майлзу, его внешнего вида.

Нехватка средства передвижения удручала Макса. Права у него отобрали три года назад, когда он задавил собаку дочки мэра, и Макс окончательно убедился в том, что жизненные перспективы целиком зависят от удачи и политической обстановки. В городе, где кишмя кишат облезлые дворняги, до какой чертовой степени нужно быть невезучим, чтобы переехать чистопородного фокстерьера, принадлежавшего восьмилетней соплюхе – дочери мэра. Гибель любого другого четвероного не имела бы политических последствий, и Макса не лишили бы прав и не объявили угрозой обществу. Более везучий парень подмял бы под колеса бродячего пса, за что его провозгласили бы гражданским благодетелем и, возможно, взяли бы на работу в общество защиты животных, где собак и кошек держат неделю-две под открытым небом, выжидая, придет ли кто за ними, а если нет, втыкают им смертоносный укол.