Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг Страница 39

Уподобление коммунистам или прозвание коммуниста – такое же тяжкое оскорбление в Афганистане, каким оно было прежде (а может быть, и до сих пор есть) в американской политике. Ярлык «коммунист» и по сей день переводится как «предатель» – это результат войны, в которой погибло около миллиона афганцев {74}. В сегодняшнем Афганистане он также имеет несколько дополнительных оттенков: «коммунист» – это оскорбительный намек на то, что ты не настоящий мусульманин, а довольно подозрительный, «западнический» персонаж, который пьет спиртное и не молится.

Политик обязан избегать обвинений в том, что он коммунист, или слухов о своих симпатиях к коммунистам, несмотря на то, что несколько известных бывших афганских коммунистов заседают в нынешнем парламенте. Их «незаменимость» объясняется тем, что другие их связи с властными и могущественными кругами обладают эффектом сведения на нет прежнего коммунистического ярлыка.

Разумеется, отторжение всего коммунистического «по умолчанию» не обходится без противоречий. Разражаясь время от времени гневными тирадами по поводу американцев – «новых оккупантов», – афганцы в Кабуле порой ностальгически вспоминают советскую эпоху, когда, как они говорят, был порядок, улучшение инфраструктуры и социальные программы, которые работали лучше, чем созданные амрикан, под каковым определением обобщают все иностранные государства, составляющие международную коалицию.

Кроме того, хоть русские и были оккупантами, кабульцы часто отзываются о них как о меньшем зле по сравнению с разрушениями и хаосом, которые пришли вместе с моджахедскими внутренними распрями. Однако та же самая неохотная похвала изредка отпускается и в адрес талибского правления, которое пришло на смену русским – и которое жители столицы, кажется, почти поголовно ненавидели, пока Талибан был у власти.

Отец Азиты, до которого она дозвонилась, уверяет ее, что выяснит личность звонившего и позаботится о том, чтобы подобные слухи не пустили корни. Он взял на себя роль ее советника и дублера руководителя избирательной кампании в основном ради собственного удовольствия. Он наслаждается своим неофициальным и добровольным статусом местного пресс-секретаря Азиты, а тот факт, что его дочь – член парламента, поддерживает репутацию Муртазы как мудрого старейшины, который способен давать советы и разрешать конфликты.

Именно Муртаза убедил мужа Азиты позволить ей снова вступить в избирательную гонку. Поначалу тот отнесся к этой идее с неохотой. Жизнь в Кабуле полна стрессов, жаловался он тестю, а непрерывный поток посетителей обходится недешево. Он предпочел бы сам содержать свою семью дома, в Бадгисе, вместо того чтобы все острее чувствовать себя слугой своей могущественной жены в Кабуле. Но в конечном счете он согласился с аргументами тестя о том, что стандарт их с Азитой жизни в Кабуле и образовательные возможности, доступные детям, намного превосходят то, что могла предложить провинция.

Азита благодарна отцу за поддержку. Она считает ее своего рода компенсацией за брак, к которому он ее принудил. Муртаза – человек суровый, говорит она, и редко демонстрирует какие бы то ни было чувства по отношению к ней, но она надеется, что он ею гордится. К счастью, теперь люди не могут жаловаться на несовершенство его дочери, поскольку Мехран играет роль столь обязательного для семьи внука.

Азита не говорит об этом вслух, но ее глубоко тревожит риск не быть переизбранной. Она боится не только более масштабных, более дорогостоящих кампаний своих соперников или клеветнических атак, которые, как она знает, не заставят себя ждать. Она боится и самой системы: бюллетени уже отпечатаны, и ее фамилия напечатана поверх номера другого кандидата, что создает дополнительную сложность для ее в основном неграмотных избирателей. Особенно она нервничает из-за подсчета бюллетеней: потребуется не один день, чтобы ящики с ними доехали до Кабула, и по пути они будут много раз переходить из рук в руки. Но ей совершенно необходимо выиграть – чтобы ее жизнь не соскользнула в прежнюю колею.

– Иногда я подумывала о смерти. Но о разводе – никогда, – говорит Азита о своих самых мрачных деревенских годах. – Если бы я рассталась с мужем, я лишилась бы детей, а у них не было бы никаких прав. Я не из тех, кто уходит.

В годы Талибана и Азита, и ее родители могли бы быть арестованы, если бы она бросила мужа. Вместо этого ее отец трижды созывал своего рода семейный совет, которым руководили старшие мужчины. Совет проводился согласно племенным обычаям, и Азите было позволено сообщать свои жалобы только через отца, а сама она стояла за дверью комнаты, где происходили переговоры между мужчинами. Всякий раз Азита поднимала вопрос о насилии со стороны мужа и свекрови. И всякий раз ее муж обещал старейшинам и ее отцу, что исправится.

В годы жизни в деревне она едва ли могла скрыть свою войну с мужем от детей; все они видели намного больше, чем хотелось бы Азите. Но прошло почти пять лет с тех пор, как их семья переехала в Кабул, и она говорит, что в их отношениях что-то изменилось, поскольку муж с тех пор ни разу не поднял на нее руку. Азита не считает себя незлопамятным человеком, но полагает, что прощать необходимо, чтобы жизнь как-то складывалась.

– Семья моего мужа очень бедна. Они не воспринимают женщину как личность. Он был под пятой у матери. Ничего другого он не знал и не видел, – объясняет она.

Так что же, ее статус парламентария направил мужа на новый путь? Могут ли возросшая власть и положение женщины прекратить домашнее насилие?

Она смеется над моим идеализированным предположением. Может быть. Но ей больше нравится более серьезное объяснение: он осознал, что был неправ. Азита полагает, что в это внесли свой вклад несколько факторов. В Кабуле он как ее муж получил более высокий статус. Поскольку дети его теперь росли в городской среде, могли учиться читать и писать, ему пришелся по вкусу образ современного мужчины. Азита всегда надеялась, что со временем они с мужем сблизятся и смогут быть партнерами, а не противниками. Она предпочитает не задерживаться на мыслях о том, что может случиться, если она проиграет выборы. Но признается, что у нее есть несколько причин, чтобы желать остаться в парламенте. И возможность как-то влиять на свою страну – лишь одна из них.

Азита искоса бросает взгляд на мужа, который завороженно смотрит матч по реслингу, транслируемый кабельным телевидением.

– Некоторые советуют ему взять третью жену.

Младшая дочь имеет большое значение в хрупком «карточном домике» Азиты. Поскольку Мехран играет роль сына, муж перестал давить на нее, требуя, чтобы она снова забеременела; по крайней мере, он не делает этого вслух, размышляя о возможности взять еще одну жену. У пророка Мухаммеда было несколько жен; обычному мужчине-афганцу дозволяется иметь до четырех жен {75}, в то время как у женщины может быть только один муж. Для афганца наличие нескольких жен – способ демонстрации богатства и престижа; в нем видят человека, который может себе позволить приумножить свои шансы на рождение отпрыска мужского пола. У многих мужчин – парламентских коллег Азиты, особенно у тех, кто хвастает многочисленной вооруженной охраной, не одна жена. А в ее собственной семье даже наличие двух жен создает достаточно трудностей.