Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко Страница 39

Бежим к задней стене столовой. Там могли уцелеть люди. На ходу Гусь снимает. Из-за уцелевшей стены показались две полные чеченки-поварихи. Их белые халаты залиты кровью. Женщины ранены, они в шоке, голосят дурными голосами. Пашка рванулся к ним, но я прошу не прекращать съемку. Зову на помощь пробегающего мимо сержанта. Вместе вытаскиваем женщин наружу, отводим в сторону. Чеченки что-то кричат о своей подруге, которая осталась внутри. Заглядываю в дыру между бетонными плитами. Вижу тело погибшей девушки. Узнаю Зухру. Красивая, улыбчивая, она работала в молочном отделе. Я покупал у нее йогурты.

Вместе с сержантом помогли выбраться еще нескольким раненым. Со стороны казарм бегут военные. Теперь все походит на какую-то безумную массовку из фильма про войну. Кровь со слизью пропитали снег и превратились в красный лед. Скользкий и ломкий, противно хрустящий под ногами.

Небо совсем затянуло, со стороны гор подул холодный ветер, полетел мелкий снег.

Раненые кричат и ползут в разные стороны, тянут руки навстречу каждому, кого видят. Какой-то человек в лохмотьях камуфляжа сидит, раскачиваясь, в луже собственной крови и орет, обхватив разбитую голову. Мы спотыкаемся о чьи-то руки, ноги, головы…

Из госпиталя подоспели санитарные «буханки».

— Трупы не брать! — орет седой военврач на молоденьких санитарок. — Двухсотых не трогать! Куда вы его, мать вашу! Не довезем! — и санитарки, извиняясь, кладут обратно с носилок на красный лед капитана, у которого из оторванных выше колен ног хлещет кровь. Ему вкололи промедол. Он еще жив и даже в сознании, видимо, из-за шока. Отчаянно смотрит на санитарку, цепляется за лацкан ее халата, пачкая красным.

— Простите, простите, пожалуйста, извините, — лопочет девочка-медсестра, отстраняясь от умирающего, пытаясь оторвать от своего халата побелевшую, но очень сильную руку человека, цепляющегося за жизнь. — Приказ, понимаете, приказ! — по лицу девочки бегут слезы.

— Трупы не брать! — снова орет доктор. — Берем только тех, кого можем довезти до госпиталя! Двухсотых не брать! Кого не можем довезти, колем морфин и оставляем на месте!

Сортируя раненых на «жильцов» и «нежильцов», седой тычет рыжим от никотина, крючковатым пальцем в распластанные, корчащиеся от боли и ползущие в разные стороны тела.

— Вот этого берите! Тяжелый, но шанс есть. Быстрее, мать вашу! Аккуратнее! Живее! — орет он на санитаров, проводя свой чудовищный кастинг и стараясь не смотреть в глаза тем, кто отбора не прошел.

Приторно пахнет порохом, остывающей кровью и калом из разорванных кишечников. Запах войны. Сера, кровь и говно. Так пахнет Ад. Стараюсь не думать о том, что среди всего этого месива из плоти, крови, внутренних органов и скользкой слизи, схватившейся морозцем, должны были быть и мы. Если бы Иван не захотел выпить водки. Если бы Влад Шестунов не попал накануне в небольшую аварию и ему не надо было вставлять зуб. И если бы Иван вместо Влада не поехал в командировку. Не случись многочисленных «если», мы оказались бы в столовой. Даже не в столовой, а, судя по времени, прямо в эпицентре взрыва. Влад так же, как и мы с Гусем, терпеть не может шашлычную. Не разминулись бы мы тогда со своей смертью на узкой дороге. Не проехала бы она мимо в 14:22, помахав рукой юной улыбчивой чеченки, лишь ботинки наши обдав липкой грязью.

Шепотом благодарю Бога, которого перед командировкой в церкви просил сохранить меня. Вспомнилась старушка с древней книгой, похожая на мою няню из детства. Няня давно умерла. Может, не случайно встретилась та старушка?

Все происходит как в замедленной съемке. Взрывы словно создали искривление в пространстве, остановив время и перемешав два мира: живых и мертвых.

«Возьми себя в руки! — приказываю сам себе. — Надо работать! Надо срочно делать сюжет для «Новостей»! Нужно записать стендап на фоне взорванного Дома правительства».

Место для стендапа найти непросто. Обязательно попадет в кадр то, что нельзя видеть среднестатистическому зрителю. На низкий, из железных прутьев забор дьявол нанизал мужчину в гражданском. Головы у мужчины нет. Висит он странно, вверх ногами, неприлично разбросав их в стороны, словно гуттаперчевая кукла, выброшенная капризным ребенком.

Трупов, раненых людей и фрагментов тел столько, что невозможно поставить штатив камеры, чтобы не задеть кого-то или что-то. Замечаем на ботинках внутренности. Разорванные сердца, легкие, печень. Какие-то минуты назад они функционировали в телах людей, строящих планы на жизнь и готовящихся отмечать Новый год. Никто из них не знал, насколько близок конец. Не задумывался, насколько хрупок и беззащитен человеческий организм, не предназначенный для испытаний порохом.

…Многие из тех, кого ты знал, превратились в некую субстанцию. Желе из плоти. В этих бывших телах — разорванных сухожилиях, переломанных костях, оторванных конечностях, мясе, словно пропущенном через мясорубку, и лужах разлитой крови, по составу близкой к морской воде, еще совсем недавно жили их души…

Это слишком интимно видеть то, что внутри у человека, с которым недавно разговаривал. Видеть внутренности девушки-секретаря, которая всегда застенчиво улыбалась при встрече, не решаясь слишком обнажать даже свои запястья.

Грубое слово «труп» земляне придумали, чтобы отделять себя от мертвых. Вдруг совершенно четко я осознал грань, прочерченную между живыми и мертвыми, за которую сам едва не угодил. Странно, но нет никакой обычной брезгливости или страха перед покойниками. Просто ловишь себя на чудовищной мысли: ты не воспринимаешь больше эти выпотрошенные тела как людей. Ты воспринимаешь их как оболочки из мяса и костей. Теперь они находятся по ту сторону жизни. Они относятся к другому миру, и ты воспринимаешь их совершенно иначе, чем десять минут назад.

— Вот так же и по нам бы сейчас кто-то топтался, — мрачно произнес Гусь.

Наконец мы нашли место, куда можно попробовать втиснуть штатив. Справа лежит половина головы. Кто-то из военных, пробегая, сказал, что это голова смертника. Я вспомнил хмурое лицо мужчины, управлявшего «КамАЗом». Голова смертника похожа на обожженную половину сморщенного резинового мяча, который мальчишки бросили в костер. Из глазниц еще валит дым.

Слева погибшая пожилая женщина. Взрывная волна бесстыже сорвала с нее всю одежду, а вслед за ней и кожу. Ровно сняла, открывая чужим взорам то, что большинству людей видеть нельзя, разве что врачам или патологоанатомам. Внутренности лежат аккуратно, на своих местах, словно приготовленные для урока анатомии.

Записали стендап. Я рассказал, что удалось выяснить: «КамАЗ» с «УАЗом» протаранили ворота комендатуры и прорвались к комплексу правительственных зданий. По некоторым данным, по машинам открыла огонь охрана из окон Дома правительства, застрелив водителя «КамАЗа», но точного подтверждения этому нет. Мы не слышали выстрелов перед взрывами. Если бы машинам удалось вплотную приблизиться к зданиям, жертв было бы еще больше. Взрывы прогремели в 14:28, с разницей в несколько секунд. Столовая разрушена полностью. От Дома правительства остались стены. Ведутся спасательные работы, под завалами ищут живых, извлекают тела погибших. По предварительным оценкам военных, в «КамАЗе» было до двух тонн тротила. В «УАЗе» — еще полтонны. Это чудовищно много. Больше всего погибло людей в столовой. Общее количество жертв уточняется, но уже ясно, что это десятки погибших и сотни раненых».