Чистота - Эндрю Миллер Страница 39

– Я не кормлю лебедей! И в Версале никогда не был. А бываю я только в том доме, наверху. Только там и больше нигде. А водиться мне приходится с людьми, которые мне, в общем-то, чужды.

Их голоса звучат все громче, они уже почти кричат, и оба смутно понимают, что за ними наблюдают, к ним прислушиваются.

– Однако прошу прощения, – говорит Жан-Батист, неожиданно с тревогой обнаружив, что готов разрыдаться, как ребенок. – Мне жаль, что тебе здесь… невыносимо. Но ведь ты всегда можешь ходить где хочешь. Ты же знаешь: в доме пономаря есть ключи от всех дверей. Если б ты захотел, мог бы уйти с кладбища даже сегодня утром. Погулять по городу. Здесь я и сам справлюсь. И… и заходи ко мне поужинать. Давно собирался тебя пригласить. Думаю, и мой хозяин будет рад с тобой познакомиться. Если хочешь, можешь прийти сегодня вечером.

– Сегодня?

Лекёр делает шаг вперед, бормоча что-то про прощение, про целительную силу дружбы. Он готов заключить Жан-Батиста в объятия. Но тот, не горя желанием припасть к груди Лекёра, отступает, и на несколько мгновений, пока один приближается, а другой пытается от него ускользнуть, возникает впечатление, что они танцуют.

– Ты так и не рассказал мне про женщин, – говорит Жан-Батист, остановив их совместный танец на краю второй общей могилы.

– Женщин? С полдюжины отважных местных душечек. Залезли на стену по приставной лестнице. Ну, а наши мужчины обеспечили им удобный спуск. Я не вмешивался. Ты сейчас сам увидишь, что у рабочих здорово улучшилось настроение. Конечно, на кладбищах испокон веков можно было найти таких женщин.

– Ты их видел?

– Только смутно. Издалека.

– И ни одна из них… не показалась тебе особенно примечательной?

– Я бы сказал, все они одного типа. Неутомимые создания, известные с древнейших времен.

– А Жанна их видела?

– Мы вместе наблюдали. И зрелище ее, похоже, позабавило.

– Может, она знает, кто они.

– Ты хочешь сказать, знает, чем они занимаются?

– Да.

– Понятия не имею.

– Но мы не должны допускать таких ночных эскапад, – говорит Жан-Батист. – Нужно как-нибудь это… упорядочить. Они могли бы приходить по определенным дням недели. По субботам, к примеру. Мы бы пропускали их через дверь. И им не надо было бы лезть через стену.

– Но как нам это организовать? Объявить через городского глашатая?

– Через месье Сен-Меара. Он должен знать, по крайней мере, одну из них. Достаточно будет сказать одной.

– Значит, у нас появится новая профессия, – говорит Лекёр.

– Профессия?

– Есть же название для таких людей. Для тех, кто организует встречи подобного рода.

Быстро пожав друг другу руки, они расходятся – Лекёр к уборным, Жан-Батист к домику пономаря, где Жанна, Лиза Саже и девочка Натали трудятся за кухонным столом. Они наверняка видели через окно его нелицеприятную перебранку с Лекёром, но предпочитают помалкивать. Ему очень хочется спросить Жанну об этих женщинах, о «душечках» – какого они роста, каков у них цвет волос. Хотя в своем воображении он уже успел нарисовать и отбросить картину, как Элоиза лезет по приставной лестнице на кладбищенскую стену. Это было бы настолько же невероятно, как если бы она расправила свой плащ и перелетела на ту сторону, размахивая его полами как крыльями.

Теперь у кухонного очага стоят два стула. Стул пономаря пуст, а на другом, укрытый одеялом, сгорбившись, сидит Ян Блок. Вокруг его впалых глаз пролегли тени, но чувствуется, что горняк идет на поправку. С чем его и поздравляет Жан-Батист. Блок кивает, бросает взгляд в сторону Жанны, а потом вновь смотрит на языки пламени.

– Что ж, – говорит инженер, то ли самому себе, то ли вообще никому, то ли тем, кому захочется его услышать. – Надо продолжать.

Вечером – хотя в душе он недоволен этой затеей – Жан-Батист возвращается в дом на Рю-де-ля-Ленжери вместе с Лекёром и знакомит своего товарища с Моннарами. На стол ставят еще один прибор. Лекёра сажают напротив мадам. По дороге Жан-Батист предупредил, что не надо упоминать о работе на кладбище, что Моннары особенно чувствительны к любым переменам, любому непорядку. Лекёр пообещал и держит слово, хотя болтает обо всем на свете – неугомонно, без пауз, словно слова неделями накапливались у него внутри и им потребовалась лишь благородная обстановка, стоящее в углу фортепьяно, чтобы вырваться наружу.

Впрочем, месье Моннара, кажется, по-настоящему интересуют валансьенские шахты, технические детали работы помп и передаточных механизмов, а мадам, похоже, тронута рассказом Лекёра о кончине матушки, последовавшей несколько лет назад от водянки, и о том, как Лекёр с сестрой Виолеттой пытались облегчить предсмертную агонию умирающей.

– Стало быть, вы с месье Бараттом прекрасно понимаете друг друга, – говорит мадам. – Ибо, к несчастью, месье Баратт потерял отца в таком возрасте, когда еще можно надеяться, что родитель пребудет со своими чадами. Но разве можно сказать, какая потеря тяжелее – отца или матери? А вы оба чувствительные молодые люди, не правда ли?

– Не могу не согласиться с вами, мадам, – отвечает Лекёр. – Наша дружба зиждется на двух столпах – чувствительности и философии. Мы читаем мысли друг друга, мадам.

– Вот и у меня с дочерью такая же близость, месье. Именно такая, как вы описали.

– У вас есть дочь, мадам? А я-то решил, что дочь в этом семействе – вы.

Он картинно взмахивает рукой. И двойной манжетой кафтана задевает краешек рюмки. Вызывают Мари. Наклонившись, она собирает осколки в передник.

После ужина друзья поднимаются в комнату к Жан-Батисту. Тот разводит огонь. Предлагает Лекёру стул, а сам садится на кровать. Он доволен, что Лекёр видит, как просто он устроился, что эта комната и по размерам, и по обстановке немногим отличается от той в доме пономаря, где поселился Лекёр. Жан-Батист обращает внимание друга на этот факт. Но Лекёр не слушает.

– Я пришел не с пустыми руками, – говорит он, засовывая руку под рубаху и вытаскивая мятый пакет.

Он кладет пакет на стол между ними и разглаживает его. Пакет перевязан красной лентой. Сняв ленту, Лекёр откладывает в сторону первый пустой лист бумаги. Под ним открывается нечто вроде картинки, сложная схема, начерченная выцветшими чернилами со множеством пояснений. С улыбкой Лекёр передает пачку бумаг Жан-Батисту, тот берет, глядит на схему и кивает.

– Да-да, это Валансиана, – говорит Лекёр.

– Наши старые планы. Ты их все сохранил.

– А ты думал, брошу в огонь? Теперь, когда мы стали старше и лучше знаем мир, надо их пересмотреть. Очистить от всего лишнего.

– Думаешь, стоит?

– Гляди! – восклицает Лекёр, схватив со стола медную линейку. Поднимает ее над головой, держа горизонтально, точно священник во время первого причастия. – Валансиана восстает из пепла!