Исповедь гейши - Радика Джа Страница 39

— Какая жалость. Здесь так красиво, — не удержалась я и в следующую минуту уже пожалела о своих словах.

Рю как-то отстраненно посмотрел на меня, словно он уже сел в самолет, и довольно улыбнулся. Я поняла, что все было спланировано заранее.

— Но ты можешь остаться и подождать его. Составишь компанию матушке.

С этими словами Рю устремился к машине и вынул из багажника мой чемодан.

— Рю-сан, а когда ты приедешь за мной? — шепотом спросила я, припустив за ним.

Он промолчал. Я повторила свой вопрос, на этот раз чуть громче.

— Как только… освобожусь, — ответил Рю, по-прежнему не глядя на меня.

— Но ты вернешься?

— Ну, конечно, — уверил он меня, обнимая на прощание.

Потом быстро попрощался с матушкой и укатил.

Я не виню Рю за то, что он бросил меня. Он должен был думать о работе и детях. На его месте я поступила бы точно так же. Но, оставшись одна, я впала в панику, уверенная, что мы больше не увидимся. Все вокруг было незнакомым и непривычным, словно я очутилась на другой планете.

Не знаю, как у вас, но у нас в Японии город и деревня — это два разных мира. В прошлом, вероятно, они были ближе друг к другу, но сейчас их связывают лишь тоненькие ниточки, которые в любой момент могут оборваться, и тогда эти два мира окончательно разойдутся.

Возьмем, к примеру, пространство. На первый взгляд кажется, что оно повсюду одинаково. Это небо, воздух, которым мы дышим, облака, короче, любая пустота, окружающая наше тело. Возможно, вы считаете, что небо и пространство — понятие чисто количественное — его может быть больше или меньше, и в Токио, и на Кюсю оно практически одно и то же. Должна сказать, что вы ошибаетесь. В Токио и на Кюсю небо разное. Облака, воздух, цвета, запахи, очертания предметов — все отличается. И еще — пространство или его нехватка могут полностью изменить вашу душу. Именно поэтому город и деревня стали совершенно разными мирами.

В сельской местности пространство не ценится. Оно ассоциируется с холодом, бедностью и одиночеством. В городе все наоборот. Люди живут друг у друга на головах, и вес человека в обществе определяется количеством пространства, которое он имеет в своем распоряжении. Глава компании или банка сидит в огромном кабинете, в то время как его подчиненные ютятся в крохотных закутках, а те, кто еще ниже званием, и вовсе довольствуются одним столом. Боссы осознают свое превосходство, потому что вокруг них всегда имеется свободное пространство, которое никто не смеет нарушать. А всем остальным пространства явно не хватает, во всяком случае, в таком городе, как Токио. Но люди быстро к этому привыкают, и большое пространство начинает их пугать.

Именно это я почувствовала в первую же ночь, проведенную в храме.

Матушка поселила меня в лучшей гостевой комнате величиной в 24 татами с красиво расписанной раздвижной дверью фусума [13]. Она находилась справа от храмового зала и казалась огромной из-за того, что имела с ним общий сводчатый потолок. Лежа на футоне, я думала о том, что человек просто теряется в таком огромном пространстве. Сон все никак не шел. Ночь наполнила все вокруг зловещей чернотой, непроницаемой и плотной, как бетонная стена. Я смотрела на старые деревянные стропила, почерневшие от времени, и чувствовала себя маленьким жалким червем — пространство безжалостно давило. Казалось, что меня засунули в ящик, где никто не услышит моего голоса, даже если я надорвусь от крика. Как можно жить в такой огромной темной пустоте? Почему они не заполнят ее звуками и огнями, как это делается в городах? Или хотя бы теплыми человеческими телами, рядом с которыми легче преодолевать страх темноты. Мне так не хватало Рю, без которого я не привыкла спать. В отчаянии я стала проклинать мужа и всех его предков. Перед глазами была лишь чернота, и, открывая и закрывая глаза, я не ощущала особой разницы. Мне сделалось по-настоящему страшно. Вокруг стояла мертвая тишина — ни шелеста листьев, ни крадущихся шагов ночных зверей. Казалось, я осталась одна на всем белом свете.

Время шло, а я все лежала без сна, остро ощущая свое сиротство. Старушка была так дряхла, что в любой момент могла умереть. Может быть, она уже мертва, и поэтому здесь так тихо. Значит, меня ждет смерть от голода? Так вот какое наказание придумал для меня Рю? В комнате становилось все холоднее. Футон уже не спасал, и меня пробирал озноб. Я с тоской подумала о своей уютной спальне в Кофу. Зажмурив глаза, стала молиться, чтобы произошло чудо и я очутилась в своей собственной постели рядом с брыкающимся во сне Рю. Но утром, когда я открыла глаза, оказалось, что на ребра мне давит твердый пол, а вовсе не коленки Рю.

Я села, полная решимости немедленно позвонить мужу и упросить его забрать меня обратно в Токио. Однако при дневном свете комната выглядела уже иначе. Сквозь сёдзи [14]пробивался солнечный свет, и татами переливались множеством золотистых оттенков. Расписная фусума с горным пейзажем и озером, у которого сидела женщина с кисточкой и тушью в руках и резвились дети, запускающие воздушного змея, тоже выглядела совсем по-другому — ожившей и веселой. На соседней перегородке два фазана мирно ворковали рядом с кустиком осенней травы. Над ними возвышался утес, где сидел орел, смотрящий вниз на цветущую сливу. Комната уже не казалась пустой. Ее наполняли чувства людей, изображенных на этих картинках, и аура рук, трудившихся над их созданием.

Я быстро оделась и убрала кровать. Мой модный чемодан как-то не смотрелся в этой старинной обстановке, и я спрятала его в угол позади стола. Чтобы хоть как-то оживить пустоту, отодвинула фусума, выходящую на деревянную террасу.

Там меня ждал еще один сюрприз.

Садик был небольшим, но довольно длинным — он тянулся вдоль всего здания. Здесь было все, что обычно бывает в японском саду: черные и белые камни необычной формы, ручеек, озерцо с островком, заросшим мхом, большой каменный фонарь. Ручеек срывался вниз, разлетаясь серебряными брызгами на гладких бурых камнях, и неторопливо бежал дальше, огибая кустики осенней травы и мшистые кочки. Позади воды и камней ярусами поднимались кусты и деревья, сверкая всеми оттенками желтого, оранжевого и темно-зеленого.

Все эти растения были мне незнакомы, я узнала только японский клен с его огненными пятиконечными листочками. Но названия не имели значения. Я и без них чувствовала себя счастливой. Должно быть, боги были ко мне благосклонны или я просто не выспалась, но в то утро я видела сад не глазами, а душой и телом. Да-да, и телом тоже, потому что красота сада предназначена не только для глаз. Сад казался мне живым дышащим пространством — местом, где движение соседствует с покоем. Я видела, как бьющаяся о камни вода успокаивается и плавно течет дальше, растеряв энергию падения; точно так же мысль вторгается в сознание, будоражит его, а потом тонет в его глубинах, не оставляя на поверхности ни единого следа. Листок, трепещущий на ветру, как бы оживает и обретает самостоятельность. Взглянув на гору, я поняла, что сад является связующим звеном между ней и домом и в равной степени принадлежит им обоим. И тогда во мне открылись новые горизонты. Пришло сознание, что я тоже часть всего видимого вокруг. Напряжение ушло, и я вдруг ощутила необычайную легкость. Мое тело стало свободным, словно веревки, опутывавшие меня, внезапно разлетелись на куски.