Красная пелена - Башир Керруми Страница 39

На часах два или три ночи.

Я лежу в полудреме, запертый в четырех стенах тесной комнатушки, похожей на клетку. Боль и страх не дают мне спать. Я ловлю себя на том, что говорю вслух.

– Я не слепой!

Я почти выкрикнул это.

Прошло несколько дней. Бездна тоски затягивала меня все глубже, но в то же время некая непонятная сила заставляла меня делать хоть что-то, хоть как-то шевелиться. Так со дна реки поднимается к поверхности пузырек воздуха… Я вспомнил про психолога, визит к которой откладывал уже не одну неделю. Наверное, во мне теплилась надежда, что наука мне поможет. Или мне просто хотелось еще раз увидеться с этой дамой?

После нашей первой встречи между нами установились немного двусмысленные отношения; я как будто хранил про себя некий секрет, необходимый мне для выживания.

Даже если наша первая встреча прошла далеко не блестяще, я до сих пор помнил аромат ее духов. Прикидывая, что я ей скажу, я вдруг осознал, что в моей памяти хранится воспоминание о ее нежном присутствии. Но это означало, что между моим восприятием и разумом лежала целая пропасть. Иначе говоря, мой мозг не желал прислушиваться к тому, о чем ему настоятельно твердили чувства.

Как же мне сообщить ей, что я в ней нуждаюсь?

Я взял табличку и грифель.

«Мадам!

Простите меня за то, как я вел себя в нашу первую встречу. За последнее время я привык относиться к людям с недоверием, а область ваших знаний оставалась для меня полнейшей загадкой. Предполагаю, что вы пытаетесь помочь людям смириться с выпавшей им судьбой. Возможно, кому-то это убеждение приносит благо, но, что касается лично меня, если я безропотно приму свою долю, мне останется одно – наложить на себя руки. Я не знаю, вернется ко мне зрение или нет, но уверен: я хочу жить полной жизнью.

Между тем, каждый день наблюдая своих слепых товарищей, я замечаю в некоторых из них то, что вы называете “приятием своего положения”, – так же, как среди зрячих замечаю этаких “прозорливцев”: если первые покорно несут свой крест, то вторые постоянно ноют и жалуются на судьбу, предвидя всякие неприятности.

Так вот, я не желаю ни складывать руки, ни оплакивать свою участь. Просто потому, что это ничего не дает.

Я бы хотел своими руками построить свое будущее и зажить полноценной жизнью, потому что, признаюсь вам честно, существовать во тьме одиночества слишком ужасно.

Надеюсь, вы согласитесь мне помочь. Мне обязательно надо с кем-нибудь поговорить. Мне надо, чтобы нашелся человек, который выслушает меня, не считая своим долгом давать мне советы и отдавать приказы.

При этом должен уточнить, что мне гораздо легче рассказывать о себе в неофициальной обстановке. Я терпеть не могу больниц, центров и прочей казенщины. Пожалуйста, не заставляйте меня приходить к вам в кабинет – он такой мрачный, что напоминает мне мою дыру в общежитии».

Я передал письмо секретарю учебного центра с просьбой вручить его психологу и сейчас же почувствовал облегчение.

– Минуточку, молодой человек! – воскликнула она. – Но ваше письмо написано шрифтом Брайля!

– Ну да, – раздраженно ответил я. – Видите ли, мы, несчастные слепые, вынуждены пользоваться вот такими кусками картона и вертеть в них дырки!

– Но Изабель не владеет чтением по Брайлю! – кипятилась секретарь. – И никто из зрячих преподавателей им не владеет!

– Ну так пусть научится! – зло огрызнулся я и вышел из комнаты.

На следующий день, ближе к вечеру, я шел из учебного центра к станции метро. Этот путь всякий раз оборачивался для меня подлинной голгофой, особенно на перекрестке бульвара Марешо. Сначала надо было найти пешеходный переход. Для этого требовалось внимательно прислушаться к звукам автомобильного движения и отличить поток машин, проезжающих впереди и сбоку, а затем на слух определить, в каком месте они замедляют ход и останавливаются. Когда до перехода оставалось метра два-три, я всегда начинал нервничать, потому что тут начиналось самое трудное. В рекордно короткое время мне следовало найти правильные ответы на три вопроса. Что означает характерный шум автомобильных двигателей – что машина тормозит у светофора или, наоборот, трогается с места? С какой скоростью мне идти – быстро или медленно? И успею ли я перебраться на другую сторону дороги, пока горит зеленый свет?

Последняя задача пугала меня больше всего. Только представив себе, что меня ждет впереди, я порой замирал, не в силах сделать ни шагу, и молился про себя, чтобы кто-нибудь из прохожих перевел меня на ту сторону.

Я как раз подошел к светофору, когда почувствовал, что от человека, стоящего в нескольких сантиметрах передо мной, исходит тепло. Я мгновенно вспомнил уже знакомый мне легкий аромат духов, повернулся и сказал:

– Изабель?

Это даже не был вопрос, настолько твердо я знал, что не ошибся.

Она поздоровалась со мной звонким, почти радостным голосом. Мне казалось, она улыбается. И тут же она предложила проводить меня до метро. Я охотно согласился.

Изабель протянула мне руку. Мы прошли всего пару сотен метров, когда перед нами, взвизгнув шинами, остановилась машина. Из машины выскочили мужчины. Они преградили нам путь и грубо приказали стоять и не двигаться. Один из них подскочил ко мне и крикнул:

– Руки вверх!

Второй, пристроившийся у меня за спиной, добавил:

– Только попробуй шевельнись!

После чего ударил меня по руке, в которой я держал сложенную вчетверо белую палку. Палка упала, а мужчина раздвинул мне руки и принялся меня обыскивать.

Я сморщился – рука болела от удара. Одновременно я чувствовал, как во мне закипает бешенство.

Меня так и подмывало врезать им как следует, но они уже потеряли ко мне интерес и быстро удалялись к своей машине. Вздумай я вступить с ними в драку, мне бы несдобровать: они отколотили бы меня, а прямиком из больницы меня бы выслали в Оран.

Я стоял, глотая свое унижение, и услышал голос третьего мужчины:

– Говорил тебе, это не он. Это просто слепой.

Изабель снова взяла меня за руку. Она молча плакала. А потом вдруг сделала удивительную вещь. Положила руки мне на плечи и прижалась своими губами к моим. Еще один мужской голос рявкнул:

– Вот сука!

И полицейская машина умчалась.

Я понял: Изабель поцеловала меня, чтобы бросить вызов полицейским. В ее поцелуе не было ничего чувственного или сексуального. А мне так хотелось, чтобы было…

Безобразная сцена, невольным участником которой я стал, так меня подкосила, что у меня пропало всякое желание выползать на улицу. Почему в людях столько ненависти? Разве можно объяснить подобную дикость?

От перенесенного потрясения у меня открылась язва желудка. Приступы продолжались почти целый год, причиняя нестерпимые страдания. Но потом, благодаря беседам с Изабель о разных формах отторжения, я постепенно нарастил себе нечто вроде психологического панциря, служащего защитой от расизма, злобы и даже равнодушия.