Формула бессмертия. На пути к неизбежному - Александр Никонов Страница 39

— А куда бы вы уехали, будь у вас паспорт?

— Куда угодно, где не строили социализм… Хорошо тому, у кого есть телевизор и бутылка пива. А у меня телевизора нет, пиво я не пью. Остается страдать, глядя на окружающую действительность…

Его родина — остров Итуруп — мелкий прыщ, который вскочил на заднице у империи в 1945 году. Карданов показывает мне его в гугл-мапе:

— Вот аэродром, которым командовал отец, а тут стоял наш дом. Вот магазин и баня. А здесь я гусей пас. С детства я в погоде разбираюсь не хуже военного метеоролога. Вон, видите, за окошком темное облако — это юго-восточный ветер несет сюда снежный заряд. Но снег будет недолгим… У нас там постоянные тайфуны, ветер до 80 километров в час. Если с определением погоды ошибся, из школы можешь не вернуться — в океан унесет. Зимой в пургу мы, знаете, как домой добирались? Был у нас там старый танк без пушки, детей к нему привязывали веревками и так растаскивали по домам. Мы шли за этим танком на веревках, чтобы не унесло и чтобы не заблудиться. И еще к каждому ребенку был приставлен солдат. Такое детство.

После окончания Харьковского мединститута Карданов попал по распределению в Нальчик. Простым терапевтом.

— Тогда не было понятия «черный», его заменяло понятие «нацкадр». Вот как нацкадр я туда и попал.

— Ну, все-таки Нальчик — это не Дальний Восток.

— Гораздо хуже! Национализм, грязь… Это сейчас глупцы ахают: какой был хороший СССР. А это была большая помойка — во всех смыслах. Мой русский дед со стороны матери являлся весьма крупным фюрером в вашей партии и дружил с Мишей Калининым — сыном дедушки Калинина. И женаты они были на подружках. Мой отец тоже был властью весьма обласкан. Но строй тот я все равно ненавижу. Надеюсь, вы записываете.

— Записываю…

Диктофон между нами лежал, как волнолом, предохраняя меня от вала кардановской ненависти и вместе с тем впитывая вал его мудрости.

Работать рядовым врачом в Нальчике Карданову не понравилось:

— Я понял, что ничего не могу в этой системе. Я даже не могу при пневмонии, которая лечится минимум три недели, выписать больничный дольше, чем на три дня. И потом больной должен через весь этот сырой, промозглый Нальчик ехать в поликлинику ко мне продлевать бюллетень. А чтобы в третий раз продлить, собирается целая комиссия. Не дай бог, государственный раб в сговоре с врачом прогуляет работу!.. И я подумал: что я тут делаю? Написал в Москву письмо: хочу учиться! И мне пришел ответ: есть место в аспирантуре. Так попал я на кафедру физиологии к академику Косицкому Григорию Ивановичу. Умнейший был человек! Великан! За четыре года аспирантуры он научил меня всему, чего ни в коем случае не надо делать. И это главное, я считаю. Потому как то, что надо делать с больным, каждый медик должен сам найти.

Диссертацию я написал, но защищать ее не стал, хотя Косицкий на меня очень ругался. Так что в Академию меня приняли вообще без научных званий. Просто Андрей Маленков — сын того самого Маленкова, убийцы и поддонка, — случайно наткнулся на кучу вылеченных мною неизлечимых пациентов. И хотя он не врач, а биофизик (у него два образования — физмат и биофак), его это настолько поразило, что он буквально за руку втащил меня в Академию. Даже отца моего обрабатывал: ну науськай своего сына написать заявление в Академию! Науськали. Написал. И с 1998-го я стал член-корром РАЕН. Теперь вот хочу этот диплом разыскать и вернуть им обратно. Потому что быть на одной скамейке с Сережей Капицей и Андрюшей Маленковым, конечно, почетно. Но когда рядом на той же скамейке числятся Рамзан Кадыров и Грызлов — это совсем другое дело.

Я не хочу сидеть в одной Академии с такими «учеными». Пускай дальше они науку в России двигают…

Короче говоря, Косицкий научил меня нормальной физиологии и классической науке, пусть земля ему будет пухом. А я после аспирантуры, поскольку был целевиком, снова попал в Нальчик, в местный университет — КБГУ, который открыл один местный партийный деятель для мелких народов. Его так и расшифровывали тогда, этот КБГУ, — Как Будто Где Учился. И вот начал я на Кавказе преподавать… А нужно понимать, кем я тогда был. Академическая школа! Меня же, помимо академика Косицкого, учила еще аспирантка самого Ивана Павлова, знаменитого нашего физиолога, который собак резал. Петербуржская дама к восьмидесяти годам. У нее было чему поучиться! Да и подружки моей мамы Воронцовой — старые аристократки — меня дрессировали с горшка. И вот я — классик — сажусь принимать у студентов Кавказа экзамен. Мне студентка протягивает зачетку. Я ее открываю, а там — 25-рублевка, она как раз в размер зачетной книжки была. И студентка ждет, что дядя сейчас возьмет бумажку, распишется — и все. А дядя начинает задавать вопросы. После второй такой сессии меня попросили уйти. Я должен был отработать три года, но ко мне пришла целая делегация — ректор, парторг и прочие: вот тебе отличная характеристика, открепительные документы, только вали отсюда подальше. Они даже приехали через три дня на вокзал, убедиться, что я уехал.

…Это было первым поражением Карданова, которое он принял без борьбы. Потом их будет много…

По счастью, о ту пору у нашего героя уже была невеста в Москве, куда он приехал, честно женился, прописался и поступил на работу в И МБП — Институт медико-биологических проблем, который был создан по инициативе Келдыша и Королева для обеспечения космоса. Режимный объект. Его возглавил академик Василий Парин, к тому времени давно уже вышедший из сталинской тюрьмы и реабилитированный.

(Любопытно, что Парин сидел во Владимирском централе в одной камере с русским мыслителем Даниилом Андреевым и сыном фельдмаршала Паулюса. Чтобы не скучать, они читали друг другу лекции, кто в чем был силен, — по философии, физиологии, немецкой грамматике…)

— С Лариным, кстати, была веселая история, — вспоминает Карданов. — Сидит новый директор института в своем кабинете; открывается дверь и входит человек: «Товарищ директор! Я начальник охраны. Но мне жить негде». Парин поднимает голову и видит перед собой того самого следователя, который избивал его на допросах. Вот такая у вас страна… В паринском институте я поработал два года. Обезьян-космонавтов оперировал. Поначалу все шло хорошо. А потом началось то, что моей аристократической душе претило… Кто-то работает, а кому-то пряники. Почему? «А у нее папа был вместе с Брежневым на Малой земле». Твою мать! Посмотрел я на все это и ушел. Ушел недалеко, в очередной ящик — гиперборическая медицина, подводные дела. Мы разрабатывали режимы сверхбыстрых погружений. Сделали блестящую серию, я сам ходил на большие глубины, были прекрасные результаты. И опять повторилась та же история. Приходит большой начальник и говорит: давай мне все данные по экспериментам, мне на докторскую не хватает, а ты себе потом сделаешь… Подошел бы он ко мне по-человечески, сказал бы: мол, для пользы нашего института мне надо быть доктором наук, тогда я смогу выбивать больше фондов, войди в мое положение… Я бы понял. А так я просто вечером собрал все результаты, сложил в одну кучу на снегу, облил спиртом и поджег. И уволился. А чтобы не сдохнуть с голоду, устроился в одну подпольную еврейскую артель. Это было такое время… Вам знакомы понятия «я в подаче» и «я в отказе»? Нет?