Туристы - Кристин Валла Страница 39

Отвернувшись к платяному шкафу, он смотрел в одну точку, пока не засыпал.

Юлианна почти все время просиживала в гостиной и писала. На столе перед ней лежали книжки с желтыми и розовыми закладками; работа подвигалась к концу. По утрам она теперь вставала одна, одна делала пробежку и завтракала. У Шона был плохой аппетит, он почти ничего не ел, ей приходилось чуть не насильно его кормить, и он нехотя запихивал в себя очередную тарелку фасоли или каши. Он так потел под одеялом, что смятые простыни становились насквозь мокрыми. Юлианна немедленно меняла ему белье. В этот период она была для него единственным близким человеком, она гладила его по голове и каждую ночь засыпала с ним рядом. Работа отодвинулась для нее на второе место, главным стало – быть рядом с Шоном, прислушиваясь к малейшему шороху, который он издавал, к каждому вздоху, нарушившему тишину. Эта близость наполняла Юлианну счастьем, доходившим до упоения, она даже стыдилась, что так счастлива от его страдания. Шон Хегарти стал совсем беспомощен; когда-то он был амбициозным мужчиной, теперь же у него не хватало энергии даже на то, чтобы умыться. Он стал кротким и послушным. Он невнятно бормотал, что любит ее. Слова эти были непривычны в его устах, но она все равно верила, слушала и бережно ловила каждое слово, собираясь потом, в тишине, проигрывать все это снова и снова, с разными скоростями, как старую пластинку, с годами приобретшую ценность и ставшую раритетом.

Однажды в ноябре, уже ближе к вечеру, он наконец поднялся с кровати. Юлианна занималась своей работой, когда вдруг он пришлепал в гостиную и уселся на диване. Он повертел в руке пульт управления, но так и не включил телевизор. Юлианна отложила ручку и подошла к нему. Он был весь сонный и скучный. Она опустила голову ему на плечо, глядя на молчащий экран. Он убрал ей за ухо выбившуюся прядку волос.

– Все кончено, – сказал он.

– О чем ты?

– Все кончено, и больше нечего делать. Я все получил, что хотел.

Он плотнее закутался в халат и подтянул под себя ноги. Голос звучал тускло, взгляд был угасший. Юлианна взяла плед с подлокотника и укрыла его. Вскоре он заснул и пролежал несколько часов, подремывая, как кошка.

Постепенно он начал возвращаться к жизни. В нем просыпался старый, энергичный Шон. Утром он вставал, принимал душ и одевался. Бродил по квартире. Стоял у окна и смотрел на улицу. Однажды утром он сидел в гостиной, глядя ей в спину. Она медленно обернулась, почувствовав легкое раздражение.

– В чем дело, Шон? – спросила она.

– Мне скучно.

Она не успела ничего предложить. Шон сам занялся мытьем посуды, потом вымыл холодильник и кухонные шкафчики. Он расставил по алфавиту компакт-диски и книги, сменил белье на кровати и перемыл полы во всей квартире. Была еще только осень, но он решил, что пора вырвать оставшиеся цветы из ящиков на балконе. Он навел порядок в шкафах и разложил одежду аккуратными стопками, как делала мама. Он часто веселился, находя забытые вещи, сувениры и почтовые открытки. В одном из ящичков ночной тумбочки он обнаружил письма от какого-то незнакомого мужчины и пришел в гостиную со всей пачкой в руке.

– Это кто такой? – спросил он, показывая ей письма.

– Себастьян Оливар, – сказала Юлианна. – Я тебе рассказывала о нем.

Шон пожал плечами и разложил письма по датам. Покончив с этим, занялся перестановкой мебели. Поднатужившись, он принялся двигать диван поближе к окну. Юлианна вскочила из-за стола.

– Не пора ли начать выходить на улицу? – спросила она.

– Может быть, – отозвался он.

Он глядел на нее и улыбался, насмешливо и легко. Затем устроился на диване и включил телевизор.

Дебют Шона Хегарти в качестве ведущего программы новостей состоялся в начале декабря. Он сидел в студии, одетый в блейзер с голубым галстуком, и уверенным голосом читал текст. Голова чуть-чуть наклонена набок. Никто не видел потных пятен у него на спине и трясущихся коленок под столом. Он не сделал ни одной ошибки. Можно было подумать, что он всю жизнь сидел на этом месте.

Как только передача закончилась, со всех сторон посыпались поздравления: от директора, от родителей, от старых товарищей по университету. Он встретился с друзьями в «Мермейде», зал был заказан за неделю до банкета. Под одной из гигантских картин, подписанных самим владельцем, был накрыт длинный стол на двенадцать персон. На столиках уже горели стеариновые свечи. Гости переступали порог с таким видом, словно пришли со своими ключами.

– Поздравляю, – громко воскликнула Сиобхан, обнимая брата. – Твое выступление было само совершенство! Иначе не скажешь – ты само совершенство!

Следом за ней подошли Эмма и Дерек. Юлианна незаметно забралась в уголок. Заказали шампанское и пирожки с крабами, рыбу и под конец на десерт фирменное блюдо заведения – пекан-пай. Тосты следовали один за другим каждые пятнадцать минут. В честь Шона, сидевшего во главе стола, гости поднимали бокалы. Его улыбка была на месте, веселая и легкая, рука лежала на бедре Юлианны. А Юлианна умирала от скуки над горьким коктейлем и молчала, потому что ей снова нечего было сказать, как в те бесчисленные вечера, которые она провела в «Ренардсе» и в «Лиллиз», с тоской считая часы и минуты, оставшиеся до того, когда можно будет встать и уйти. И рука его, как всегда, была тут, как всегда, нежно поглаживала ее, в то время как глаза смотрели куда-то в другую сторону.

Домой они шли под ручку. В последние дни заметно похолодало. На булыжной мостовой поблескивал иней. Юлианна закурила сигарету. На улицах было тихо и пусто. В свете уличных фонарей плясали падающие снежинки, словно мертвые мотыльки.

– Ты так притихла, – сказал он. – Скажи, о чем ты задумалась.

– Я вспомнила Себастьяна.

– Испанца? И почему же?

– Он пятнадцать лет прожил в Лондоне. Все началось с поездки на каникулы, но потом он взял и остался. Так и не вернулся домой.

– Неужели? И по какой причине?

– Не знаю, – сказала она. – Я не знаю. Почему люди вдруг решают остаться?

Мимо проехало такси с выключенными фарами. Шон сунул руки в карманы.

– Ну, а ты сама? – спросил он. – Почему ты со мной осталась?

Она улыбнулась во весь рот и загасила сигарету:

– Я никогда не говорила, что останусь.

В первый момент он удивился. Потом захохотал. Он обнял ее и погладил по плечу. Сверху открылось окно. Во тьму декабрьской ночи полилась песня: Is it going better? Or do you feel the same? Will it make it easier on you now you've got someone to blame? [17]Они опять помолчали, и она вспомнила слова, которые он говорил ей во время болезни, когда был слаб и у него ни на что не было сил. Этих слов он с тех пор ни разу не повторил. Они отменялись, изымались из обращения. You say one love, one life, when it's one need in the night. [18]«А иногда, – подумала она, – бывает, что, думая, будто любим человека, мы на самом деле любим этот миг, а человека только потому, что он или она как раз подвернулись в подходящий момент». One love. We get to share it. It leaves you baby if you don't care for it. [19]«Якорь! – подумала она. – Тот, кто все связывает. Но не для меня. А я уплываю, прощай!»