Проснитесь, сэр! - Джонатан Эймс Страница 39

Пока я излагал историю с крысой, Мангров поднял бровь над наглазной повязкой, и мне страшно захотелось спросить, как он лишился глаза, но правила этикета не допускают такого вопроса.

– С удовольствием превратился бы в летучую мышь, – заявил Тинкл, не комментируя мой рассказ о крысе. – Можно было б проникнуть в любую комнату.

– В этом году я своей комнатой очень довольна, – объявила Ленора, на что Бобьен фыркнула, позабавившись, а я, высосав пятый стакан вина, на мгновение внутренне содрогнулся от вернувшейся мысли о том, что, возможно, в конце концов, все-таки очутился в сумасшедшем доме, но, полностью лишившись рассудка, до сих пор принимаю его за художественную колонию. Вокруг решительно неуравновешенные люди. Бобьен фыркает, как в «Змеином гнезде», Тинкл демонстрирует некое сумасбродство, у Мангрова всего один глаз, лицо Леноры навеки перекосилось в веселой гримасе.

Я вновь вывернул шею, взглянув на Диану. Она на меня по-прежнему не смотрела, но хотя бы, насколько я мог судить, не казалась свихнувшейся. Просто красавица с грязными ногами. В дальнем конце от моего стола Маррин разглагольствовал с поэтом, лауреатом Пулитцеровской премии, и эти двое не похожи на лунатиков. Поэтому дрожь унялась. Я действительно в художественной колонии, а не в психушке. Впрочем, надо обсудить это с Дживсом. В русле прочих проблем и вопросов. Старая дилемма – видимость против реальности, с которой я постоянно сталкивался на шекспировских экзаменах в Принстоне.

Я уткнулся в картофельное пюре, закладывая определенный балласт против вина. Ленора опять расхваливала Мангрова за способность уберечь всех и каждого от летучих мышей, отовсюду слышалось невнятное бормотание, скрежет вилок в тарелках, потом Мангров обратился ко мне:

– Вы с кем-то подрались?

– Да! – подхватила Бобьен. – Темные очки и шляпа что-то скрывают! – возбужденно шептала она, жадно стараясь возмутить спокойствие и затеять интригу.

Я сделал добрый глоток вина из шестого стакана и сказал:

– Как ни стыдно признаться, действительно подрался в баре.

Это был тот случай, когда в вине содержится подобие истины. Я уже сообщил Дорис и Маррину, что пострадал в дорожно-транспортном происшествии, теперь спьяну открыл полуправду, хоть был пьян не настолько, чтоб поведать всю правду: о драке на улице напротив бара, а не в баре в точном смысле слова.

– И в чем там дело было? – спросил Мангров с писательским любопытством. Он явно стоял на моей стороне с той минуты, как я похвалил его книгу «Ад – это другие люди», поэтому вопрос был не столько назойливым, сколько неподдельно заинтересованным, даже можно сказать – озабоченным. Что навело меня на мысль о возможности при подходящем повороте беседы выяснить, что с ним самим случилось, но в данный момент я находился в центре внимания, поэтому сказал:

– Ну, два дня назад я был в городке под названием Шарон-Спрингс, в баре под названием «Куриный насест»…

– Какое смешное название, – вставила Бобьен.

– …выпивал, смотрел бейсбол по телевизору, не понравился какому-то пьяному типу, видимо, будучи чужаком в баре для местных. Пошел в туалет и, вернувшись, увидел, что он занял мой стул. Я допустил ошибку, сказав, что тут сидел, после чего он меня оттолкнул. Потом я допустил ошибку, подумав, что, когда тебя кто-то толкнул, ты его тоже должен толкнуть, так и сделал, решив, будто на этом все кончится. Сшиб со стула, но он определенно не пострадал. Ударил меня по лицу, чего я совершенно не ждал, и моментально сломал мне нос.

– Еще хуже, чем крыса, – заметила Бобьен. – Невозможно слушать.

– Он вас с ног свалил? – уточнил Мангров.

– Я упал на колени, не потеряв сознания, поднялся и достойно ответил.

Тут я встал и наглядно продемонстрировал. Рассказывал свою историю, как настоящий рассказчик – уже в опьянении вывернулся наизнанку, став экстравертом, и яростно махнул в воздухе правой рукой, воспроизводя тот момент, когда нанес Горе решительный удар.

– Попал в ухо, нанес очевидное повреждение, тут на нас все набросились и разняли.

В столовой стихло, присутствующие поняли: происходит нечто необычное; коллеги-художники краем глаза поглядывали на меня, стоявшего в шляпе и темных очках, изображая знаменитый удар Джо Луиса [45]правой. На миг я привлек всеобщее внимание. Потом снова сел. Общие разговоры возобновились.

– Мне драться никогда не случалось, – признался Мангров.

– Дайте посмотреть, как вы выглядите, – попросила Бобьен.

– Не могли бы вы передать мне бутылку вина? – попросил я Ленору. Ту, что стояла передо мной, я прикончил, а следующая была ближе к ней.

Я налил стакан.

– Допивайте и эту, – предложил Тинкл.

– Снимает боль в разбитом лице, – объяснил я.

– Одобряю, – улыбнулся мне он. Забавный тип: такой же крошечный, как Маррин, но с челюстью Зевса.

– Покажетесь нам? – спросил Мангров.

– Пожалуйста, – добавила Бобьен.

– Длятого и пью, – объяснил я. – Чтобы набраться храбрости.

Я наполнил стаканы Тинкла, Мангрова, Леноры, Бобьен – четырех моих новых друзей. Даже если они сумасшедшие, я теперь преисполнился к ним теплым чувством, отчасти благодаря спиртному, отчасти потому, что сидел с ними вместе на одном конце стола, но они мне действительно нравились. Мы чокнулись, не провозглашая тост. Потом я снял очки и шляпу от «Вулворта». В столовой вновь стихло. Звон стаканов заставил обедавших обратить внимание на очередное странное событие на нашем краю. Художники напряженно старались меня рассмотреть, замечали распухший, бесформенный нос, подбитые глаза, потом снова заговорили друг с другом.

– На мой взгляд, весьма сексуально, – объявила Бобьен. – Очень мужественно. – Хотя она шептала, а шепот всегда меня настораживает, замечание подняло мне настроение. Почти каждый мужчина жаждет похвал. Вдобавок она не лишена привлекательности – хорошенькое личико, стройные плечи, изящная, гибкая шея.

– Он вам глаза подбил? – с откровенным интересом уточнил Мангров.

– Нет, – сказал я. – Синяки под глазами от крови из носа.

– Сильные побои, – заключил Мангров.

– Я подумывала сделать пластическую операцию, – призналась Ленора, – убрать морщинки вокруг глаз, да побоялась хирургической ошибки.

– Вы не собираетесь делать пластическую операцию? – спросила Бобьен. – Сломанный нос признак мужественности.

– Нет, пожалуй, не буду делать операцию, – сказал я, и в тот самый момент в столовую порыв ветра внес женщину, которая произвела своим появлением такое впечатление, что разговоры в третий раз стихли. Она направилась к блюдам с едой.

– Ава, – с кошачьей ревностью сказала Бобьен.