Потерянный дневник дона Хуана - Дуглаc Карлтон Абрамс Страница 39

Этот бык, с мощной шеей и огромными рогами, выглядел поистине устрашающе. Острые пики покрывали его спину подобно щетине и приводили животное в ярость. Страдание придавало ему сил, в то время как силы его противника были уже на исходе. В какой-то момент мой друг попытался увернуться от быка, но не успел. Один из рогов вонзился ему в плечо, и дон Эрнан упал. Все замерли, переживая за него, но, согласно правилам, никто не мог прийти ему на помощь. С бьющимся сердцем я наблюдал, как дон Эрнан, снова поднялся на ноги и направил клинок шпаги навстречу быку. На этот раз мой бедный, тяжело раненный друг, не успел нанести ни единого удара, прежде чем бык поддел его рогами и снова бросил на землю. Я сжал кулаки и мысленно взмолился: «Матерь Божья, пожалуйста, яви свое милосердие!» Однако дон Эрнан больше не поднялся.

— Папа! — послышался вдруг тоненький голос.

В ту же минуту все увидели, как маленький мальчик, не старше восьми-девяти лет, выскочив из палатки, перепрыгнул через ограждение и побежал к дону Эрнану. Бык развернулся в его сторону. Толпа замерла от ужаса, видя, как огромное животное, тяжело стуча копытами, несется прямо на мальчика с явным намерением растерзать. Никакой закон чести не мог оправдать гибели ребенка.

Куда смотрела стража? Куда смотрели тореадоры? Все они продолжали сражаться с другими быками, и прийти на помощь мальчику было решительно некому. Не раздумывая ни секунды, я спрыгнул с балкона на крышу галереи, а оттуда на землю. Не обращая внимания на боль в ноге, я устремился вперед что было сил.

Мальчик стоял, оцепенев от страха. Бык приближался, теперь его отделяли от ребенка лишь несколько футов. Безумные глаза и смертоносные рога сулили только одно: еще мгновение — и сын отправится вслед за отцом. Буквально в последнюю секунду я отчаянно оттолкнул мальчика, и мы оба покатились по земле. На этот раз один из тореадоров успел подхватить малыша к себе в седло.

Бык круто развернулся, и помчался прямо на меня. Он высунул язык, с которого стекала слюна, и ревел, как обезумевший минотавр. На его спине поблескивала кровавая лужа. Времени на раздумья у меня не было. Быстро оглядевшись, я увидел бочку и запрыгнул в нее. Бык ударил бочку рогами, и она разлетелась в щепки. Прямо перед собой я увидел его заостренные рога и, плохо соображая от страха, пустился бежать. Бык был так близко, что я чувствовал его дыхание и едва не упал снова, заслышав его оглушительный рев. Дон Хосе устремился мне на помощь, но я не успел вскочить на его лошадь — бык был совсем близко. Дон Хосе поскакал прочь, а я бежал рядом. Бык гнался за нами по широкому кругу, наклонив голову и явно намереваясь поддеть меня или лошадь своими изогнутыми рогами. Надежды на спасение почти не осталось… Буквально в последний миг мне удалось отпрыгнуть в сторону и выхватить шпагу. Я развернулся к быку и вонзил клинок в его огромную шею. Не желая сдаваться, бык рванулся в сторону, и моя шпага осталась в его теле. Дон Хосе привстал на стременах и, словно гарпун, глубоко вонзил свою шпагу в его загривок. Оба наши лезвия наконец попали в смертоносную точку, и бык, резко остановившись, рухнул на колени, после чего упал замертво.

Толпа с облегчением вздохнула и зашлась в восторженном крике. Посмотрев наверх, я увидел, что публика на балконе аплодирует стоя. Ошеломленный этой неожиданной схваткой, я все же попытался улыбнуться и поднял руку, приветствуя зрителей. Они хлопали все громче, и я успел заметить, что остальные тореадоры, за исключением дона Хосе, едва ли обрадовались тому, что я приковал к себе всеобщее внимание. Дон Хосе аплодировал громче всех. Я жестом указал на него, и, вложив свои шпаги в ножны, мы соединили руки и подняли их в знак общего триумфа.

Броситься на помощь ребенку меня заставила некая сила, неведомая мне прежде. Вероятно, она движет поступками человека так же давно, как и сила любовного желания. Но если бы я заранее знал, какими признательными взглядами наградят меня присутствующие женщины, то, возможно, встретил бы опасность с более легким сердцем. Правда, я не мог слишком долго упиваться всеобщим признанием, поскольку необходимо было помочь дону Эрнану. Он был еще жив, хотя и тяжело ранен. Под неутихающие аплодисменты мы вынесли его с арены на деревянных носилках. Женщины бросали нам цветы и свои шарфы. Мне предложили уши и хвост убитого быка, но трофеи победителя не интересовали меня. Сейчас важнее всего было поддержать друга. Лицо дона Эрнана покрывала смертельная бледность, его взгляд угасал.

— Я умираю, — прошептал он.

— Все будет в порядке, дон Эрнан. Доктор будет здесь с минуты на минуту.

— Это не поможет, я умираю. Попросите маркиза позаботиться о моей жене и детях. Они для меня все.

— Обещаю вам.

— Я совершил ошибку, дон Хуан, ужасную ошибку, — проговорил он, задыхаясь от крови и слез. — Расскажите, пожалуйста, моей жене. Расскажите моему сыну, когда он вырастет, об ошибке, которую совершил его отец. Скажите ему, что быть… мужчиной — значит… уметь сделать выбор.

Я с тревогой заметил, как кровь пошла у него горлом, но все-таки попытался утешить его:

— Вы поправитесь, мой друг. Это не конец.

Я изо всех сил старался ободрить его, но дон Хосе, стоявший рядом, покачал головой. Мы все слишком хорошо знали признаки приближающейся смерти. В тени галереи, напротив дворца маркиза, мы ожидали врача. Пот струился по нашим лицам, а у дона Эрнана он смешивался с кровью, которая текла изо рта. Врач, наконец, появился, и его ассистенты уложили дона Эрнана в длинную карету, чтобы отправить в больницу «Пять Ран».

Я взглянул в сторону балкона и увидел круглое раскрасневшееся лицо маркиза, обращенное вниз. Все остальные, включая донью Анну, тоже молча смотрели на нас. На этот раз она не отвернулась, встретившись со мною взглядом, и ее глаза снова пронзили меня насквозь.

Кристобаль ждал у дверей кареты, которая стояла недалеко от входа во дворец. Больше всего мне сейчас хотелось смыть с себя пыль и кровь. Я велел Кристобалю ехать домой, и на протяжении всей дороги до меня доносилось через окно, как он пересказывает каждую деталь схватки. Вместе со страхом меня вдруг оставили все силы, и я откинулся на сиденье, слушая вполуха, какими невероятными подробностями обрастает в устах Кристобаля то, что происходило на арене.

Дома Кристобаль приготовил мне ванну и принялся тереть мне спину и массировать суставы, которые продолжали болеть после страшного напряжения. Потом я еще долго лежал в остывающей воде, не замечая, как летит время. Мое тело постепенно успокаивалось, но на сердце было очень тяжело. Мысленно я то и дело возвращался к дону Эрнану и к его загадочным словам, сказанным, когда он лежал на моих руках. Однако больше всего мне хотелось понять, что же заставило меня прыгнуть с балкона и устремиться на арену. Мною овладело что-то более глубокое и сильное, нежели доводы рассудка. Безусловно, соображения чести, как и стремление проявить героизм, были не последней причиной, потому что они всегда живут в сердце кабальеро. Но к этим доводам примешивалось что-то иное, не знакомое мне прежде, и теперь я смотрел совсем иначе на смысл победы и поражения.