Периодическая система - Примо Леви Страница 39

Ланца поставил велосипед в ячейку, прокомпостировал карточку, прошел к котлу, запустил мешалку и зажег горелку. Струя распыленного мазута, воспламенившись с громким хлопком, опасно полыхнула (Ланца, знавший особенности этой топки, вовремя отпрянул назад), после чего пламя стало ровным и гулким, как далекий гром; его шум перекрывал слабое жужжание моторов и трансмиссий. Не выспавшись и поеживаясь от холода, Ланца сел на корточки перед горящей топкой, а за его спиной на стене плясали огромные тени огненных вспышек, напоминающие нечеткие кадры зарождающегося кинематографа.

Через полчаса, как и положено, термометр ожил; блестящая стальная стрелка медленно, точно улитка, поползла по желтоватому циферблату и остановилась на девяноста пяти градусах. Все точно, ведь термометр всегда показывал на пять градусов меньше. Ланца был доволен, он чувствовал себя единым целым с котлом, термометром, а значит, с миром и самим собой, потому что все шло, как должно было идти, и потому что на заводе он один знал, что этот термометр ошибается на пять градусов. Другой бы на его месте увеличил пламя или, по крайней мере, попытался бы поднять температуру до ста градусов, как этого требует инструкция.

Стрелка термометра долго держалась на отметке 95, потом опять поползла вверх. Ланца стоял близко к огню, и от тепла снова подступил сон и начал захватывать один из участков его сознания (не тот, которому положено следить за термометром, тот всегда обязан был бодрствовать).

Когда имеешь дело с серой, надо постоянно быть начеку. Но пока все идет как по маслу. Ланца наслаждался приятным покоем; в голове беспорядочно сменялись мысли и образы, что обычно предшествует засыпанию, но Ланца пытался отогнать сон. Стало жарко, Ланца увидел свою деревню, поле, жену, детей, остерию. Уютное тепло остерии, тяжелый теплый дух хлева. Когда шел дождь, вода просачивалась в хлев сверху, скорее всего через сеновал или трещину в стене, потому что черепицы на крыше (он на Пасху сам проверял) все были целые. Место еще для одной коровы можно было бы найти, да только, чтобы купить ее (и тут на него обрушился поток чисел, он попытался что-то сосчитать, но в голове все окончательно запуталось)… Каждая минута работы добавляла десять лир в его карман, поэтому ему начинало казаться, что огонь в топке гудит для него и мешалка крутится для него, точно машина, которая штампует монеты.

Вставай, Ланца, уже сто восемьдесят градусов! Нужно открыть люк и бросить в него «В 41». Это просто нелепо продолжать пользоваться кодовым названием, если все на заводе давно знают, что «В 41» – это сера. В войну, когда ничего не было, некоторые таскали ее с завода и продавали на черном рынке крестьянам, которые опыляли ею виноградники. Но начальство есть начальство, ему виднее, что и как называть.

Он потушил огонь, уменьшил обороты мешалки, отвинтил болты люка, надел противогаз, став похожим то ли на крота, то ли на кабана. «В 41», взвешенный и разделенный на три порции, лежал в картонных коробках. Ланца осторожно высыпал его в люк и, поскольку противогаз немного пропускал воздух, сразу же почувствовал поднимающийся снизу тухлый тоскливый запах. Видно, священник правду говорил, что в аду пахнет серой. Собакам запах серы не нравится, это все знают. Он снова привинтил болтами люк, увеличил обороты мешалки, зажег топку.

В три часа ночи термометр показывал двести градусов. Пора отсосать воздух. Он поднял кверху черный рычаг, и резкий, высокий звук насоса перекрыл гудение топки. Тонкая, как игла, стрела вакуумметра, стоявшая вертикально на нуле, начала медленно клониться влево. Двадцать градусов, сорок, очень хорошо, теперь можно закурить сигарету и на часок расслабиться.

Одному суждено стать миллионером, другому умереть нелепой смертью, а ему, Ланце (словно компенсируя невозможность перекинуться с кем-нибудь парой слов, он громко зевнул), на роду написано путать день с ночью. Во время войны, если бы об этом узнали, ему быстро бы нашли применение: отправили бы на крышу сбивать в небе самолеты.

Но вот слух, нервы напряглись, Ланца вскочил на ноги. Насос вдруг заработал медленнее, с большим напряжением, будто из последних сил. Точно в подтверждение этого игла вакуумметра стала подниматься к нулю, а затем, перевалив через верхнюю точку, двинулась вправо; это означало, что давление в котле нарастает.

«Затуши огонь и беги». «Загаси топку и беги отсюда». Но он не убежал. Схватив разводной ключ, стал стучать по трубе, надеясь определить по звуку, в каком месте она забилась; другого разумного объяснения он просто не находил. Ланца простукивал трубу снова и снова – никакого результата: насос продолжал работать вхолостую, стрелка колебалась в районе одной трети атмосферы.

У Ланцы волосы встали дыбом, как шерсть у разъярившегося кота; кровь бешено застучала в висках. Потому что он был разъярен, озлоблен, в нем кипела безумная ненависть к котлу, к этой упрямой, ревущей, огнедышащей скотине, выпустившей во все стороны длинные раскаленные иголки, как какой-то гигантский еж, к которому не знаешь, с какой стороны подойти, за что ухватить. Хотелось просто бить по нему, бить, пока хватит сил. Одна, почти маниакальная, мысль преследовала его: он должен открыть люк, чтобы снизить давление. Он начал откручивать болты, и вот наконец из щели брызнула с шипением желтоватая дымящаяся слизь, значит, надо думать, и в котле полно пены. Ланца резко надавил на люк, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься к телефону и не начать звонить всем подряд – начальству, пожарным, Святому Духу, прося помощи или хотя бы совета. Котел не был рассчитан на высокое давление, поэтому в любую минуту мог взорваться. Так, по крайней мере, казалось, но, возможно, если бы все это происходило днем и Ланца был бы не один, он так не думал бы. Страх перешел в гнев, потом гнев утих, в голове у Ланцы прояснилось, и происходящее показалось ему более понятным. Тогда он открыл воздушный клапан, закрыл вакуумный вентиль, остановил насос. С облегчением и гордый собой, поскольку все правильно рассчитал: стрелка вернулась к нулю, как заблудившаяся овечка к хлеву, снова стала послушной.