Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38-47 - Татьяна Соломатина Страница 39

– Купила розетки!.. – И Бульдог ещё раз завернул такое выражение, что любой водила погрузчика позавидовал бы. Но уже без отчаяния завернул. Со смирением безнадёги. – Запомни, пацан! – обратился он к Денисову, – женишься – с бабой не ругайся. Делай всё по уму. А не можешь по уму и не можешь уступить и не скандалить – на цепь её. Или наручниками к батарее. Вот теперь мужик с двумя детьми и без бабы. Сдались тебе, Люсенька, эти макароны! – Он нервно хохотнул, но тут же окоротил себя, откашлялся и продолжил строго, по-деловому: – Через двадцать минут у меня в кабинете. Такие протоколы не каждый день продиктуют. Учись, пока я жив. Учителя не бессмертны.

Бульдог всхлипнул, зашвырнул окурок в мусорку и ушёл. Денисов и Ельский посмотрели друг на друга – и молча разошлись.

Матвеева кремировали на третий день. Как он и хотел. В землю – ни за что не желал. Чтобы жёны с детьми на могиле не дрались.

На кремации присутствовала вся больница. И весь онкодиспансер. И все его жёны. И все его дети. Все его любовницы и все его ученики. Некоторые даже из других городов и стран прилетели.

Мальцева на поминки не пошла. Оказалось, что это очень удобно – быть матерью. Всегда можно прикрыться дочуркой. «Вы что, Татьяна Георгиевна, на поминки не пойдёте?! – Простите, но у меня маленький ребёнок!»

В итоге всё равно все – Панин, Святогорский, Ельский, Мальцева, Денисов, Поцелуева с Родиным, Марго, Тыдыбыр и многие другие – сползлись в ресторанчик. Не столько помянуть Матвеева, сколько убедиться в том, что сами живы. А Матвеев… Ну что Матвеев. Матвеев – это эпоха. И эта эпоха ушла. Ушла красиво. Эта ушла – другая пришла.

– Я вот думаю, какая судьба уготована этой новорождённой девчушке? – пустился в размышления изрядно захмелевший уже Святогорский. – Мамашу дурную бетонными блоками в отбивную смолотило, а той – хоть бы хны. Кутузов, вот, с перерывом в четырнадцать лет в голову ранен! И – выжил! А с ранениями в голову во времена Очакова и покоренья Крыма не выживали! Читаешь – только руки и ноги ещё могут отремонтировать или ампутировать. Голова или брюхо – всё, привет! А тут в голову – раз! – выжил. В голову через четырнадцать лет – два! – выжил! Так ведь вот ещё какой случай: вторая пуля – та, что через четырнадцать лет, – прошла по старому каналу! Казуистика! Или по-русски выражаясь: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Но – было! Лекарь Мюсо знаете как сказал? «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской». Дважды пули промчались сквозь голову Кутузова! По одной и той же траектории! Причём миллиметр отклонения от раневого канала – дважды повторенного! – он был бы либо мёртв, либо слабоумен, либо слеп!

– Так он же вроде как не видел на один глаз. Даже чёрную повязку носил, нет? – встрепенулась Марго.

– Марго, Кутузов не был слеп! Отменно видел обоими глазами. Разве что «искривел» на правый глаз, как тогда писали лепилы в протоколах. Дефект косметический, а не функциональный. Бабы его и кривого любили, как нашего доцента Матвеева бабы любили – любого! – Аркадий Петрович шумно вздохнул и протёр глаза. И продолжил спокойно: – Чёрную повязку на глазу носил актёр Ильинский в фильме «Гусарская баллада». Вот. Все бабы – дуры!

– Какую чушь мы несём! – вмешался Панин.

Да, сегодня он присутствовал. Это был тот самый редкий случай. Случай был действительно очень редкий. У Панина и в мыслях не было являться сюда только потому, что здесь Мальцева. Он хотел помянуть Матвеева с теми, кто его действительно знал, действительно уважал, действительно любил. Слегка припозднился. Потому что после крематория в министерство на совещание рванул, будь оно неладно! Ещё один АИК для родной больницы выбил. Пришёл, а тут этот интерн, как живой, сука!.. Даже память картинку подкинула: двадцать третье февраля почти два года назад, гульки в изоляторе обсервационного отделения, Танька – ещё завобсервацией, он – ещё начмед; она уходит с интерном; он подрывается – «вы куда?!» – доцент Матвеев властно придавливает его обратно – «сидеть!» [51].

И такая тоска накатила на Семёна Ильича, что он глухо рыдал в кабацком туалете. Плакал о том, что всё так нелепо. Смерть молодой бабы по совершеннейшей глупости. Смерть Матвеева от рака мочевого пузыря. Врач, мужик, у которого всегда по этой, мочеполовой, части всё было в полном ажуре, – и от рака мочевого пузыря! Жизнь его самого, Панина. Долгая жизнь с Варей, совершенно ему ненужная. Дети его с Варей, бесконечно ему вдруг чужие и далёкие. Вечная двойная жизнь в многослойной лжи. Танька, родившая от него, но холодная…

Неизвестно, долго ли он сидел в кабинке кабацкого нужника, но в дверь постучали и нормальным таким, понимающим мужским голосом не то чтобы спросили, а скорее констатировали:

– Семён Ильич, вы там живой?!

– Денисов, не дождёшься! – рявкнул Панин.

Но почему-то стало легче.

Водителя погрузчика приговорили к пяти годам за непреднамеренное убийство по неосторожности. Как-то так… Владелец рынка отделался крупными взятками. И рынок не закрыли. И опасную разгрузочную площадку не обустроили по всем правилам, и охрану не усилили. И бабы не перестали устраивать истерики своим мужикам из-за розеток.

И у жены Сергея Волкова (по прозвищу Полуобъём Бедра, или просто Полуобъёмыч) Ксении Ртюфель («…как трюфель, только Ртюфель») действительно оказался поликистоз яичников, а это вполне поддаётся медицинской коррекции.

И Панин, как и прежде, любил в своей любви к Таньке Мальцевой прежде всего саму свою любовь и лишь потом – саму Таньку Мальцеву.

И росла Муся Панина, обожаемая отцом совершенно беззаветно и потому могущая по полному праву именоваться именно что «плодом любви» – для Панина (и была единственной настоящей любовью Таньки Мальцевой).

И Ельский берёг свою беременную молодую жену до опасения последней за психику мужа.

И Марго понятия не имела, выходить ей замуж за американца или…

И всем им ещё очень долгое время чудился доцент Матвеев. Бывало, обернёшься в коридоре – и вот же он, только что был… Только готовился шпильку воткнуть или что-то язвительное отвесить. Или придёт баба с гинекологической проблемой, наберёшь по привычке номер… И становится больно.

Очень больно.

Но если тебе больно, ты – живой.

И значит, всё ещё возможно.