Всемирная история болезни - Олеся Мовсина Страница 39

В этой больнице снимали кино. На третьем этаже мне пришлось перепрыгивать через провода. Посетители и больные с наслаждением глазели на камеру. Неаккуратно одетые люди из съёмочной группы суетились у окна в конце коридора. Я боялась подумать о Тёме, боялась задеть ногой какой-нибудь провод. И всё-таки наступила. Айкендуевы! Они сказали, что он просил позвать одноклассницу Агнию. А в регистратуре оказалось, что он вообще не может говорить. Опять какая-то мистика. Ладно, врач объяснит. Я подёргала ручку кабинета такого-то. Кабинет такой-то был заперт и всё тут. Ладно, я помчалась обратно в регистратуру.

Не знаю, врачи они или санитары, но сказали, что работают в вашей больнице. Да-да, фамилия Ай-кен-ду-е-вы. Регистратурная тётушка покачала причёской. Потом позвонила куда-то, переспросила, и снова её причёска дёрнулась, на этот раз ещё энергичнее. На всякий случай я заглянула в буфет и в гардероб, но естественно, там не было никаких моих разлюбезных панибратьев. И быть, наверное, не могло.

Возвращаясь к кабинету врача, я поняла, что там делали киношники в конце коридора. Они заклеивали плотной бумагой окно, чтобы день превратился в ночь. Но интересно не это. Там же, прямо в коридоре стояла кровать с больной старушенцией. Видимо, ей, разнесчастной, не хватило места – не то в палате, не то вообще в этой жизни. Парадоксально проспав суету приготовлений, бабуля только теперь открыла глаза и – вот куда надо было направить камеру! Это безропотное изумление при виде погасшего солнца в окне, это печальное смирение с тем, что однажды просыпаешься по другую сторону жизни… Я поняла, что сама сейчас буду плакать. Тёма. Дима.

– Деточка, родная, – прильнул к моему плечу заплаканный старик около запертого кабинета. Нет, граждане, это было уж слишком. И я попыталась аккуратно его стряхнуть. А может быть, они оба – просто репетирующие актёры?

– Я вчера только приехал из деревни… Вечером… А он никому не сказал, что поедет в Москву… Так неожиданно. Родители там, а меня попросили в милицию за вещами. Мы вот и сходили с Витькой, с его дядей… Это мой старший… А потом сразу сюда, а его в другую палату перевели… А врач…

Мужчина, видимо, тот самый Витька, оттянул от меня старика и заставил его сесть на зелёную скамеечку возле кабинета. Старик сел и суетливо стал отбирать у своего старшего какие-то вещи – пакеты, бумаги, пытаясь их перетасовать и сложить поудобнее. Врача всё не было. Режиссёр или кто-то из его помощников подошёл к нашей скорбной троице и приторно вежливо попросил подождать в каком-нибудь другом месте. Дабы не мешать съёмочному процессу. Потом отвернулся и стал беззлобно материть каких-то пропавших на обеде звуковиков. Старик суетливо и всё всхлипывая потопал следом за сыном, а я ещё раз безутешно дернула ручку такого-то злосчастного кабинета. Может, врач всё-таки придёт? Ну и невезуха мне сегодня. Пойду попрошусь к Тёме в палату. Скажу, что я не посторонняя, скажу.

На зелёной скамеечке лежала потрёпанная книжка, очень похожая на самого дедушку, такая же от природы несчастная. Забыл, бедолага. Я взяла её и добропорядочно пошла догонять родственников пострадавшего. На лестнице их уже не было, и я задумалась: вверх или вниз?

Шумная съёмочная группа, так и не нашедшая своего звукорежиссёра, вытеснила меня на нижнюю площадку. Шатобриан. «Записки из могилы». Да уж, невесёлый дедуля, и чтиво ему под стать.

И вот честное слово, я не могу теперь вспомнить, что случилось прежде: моя мысль о том, чей это может быть дедушка, или. Я приоткрыла книгу на странице торчавшей закладки и, боже мой, увидела эту закладку. Это был наспех оторванный кусок почтового конверта с обратным адресом отправителя. Я видела этот почерк и этот адрес сто раз. Это был написанный Мариной рукой Марин адрес в Париже.