Вспоминать, чтобы помнить - Генри Миллер Страница 39

* И прочие (лат.).

Мне нечего сказать тем, кто верит в действенность борьбы за свои права. На одного такого, как ты, принявшего самостоятельное решение и готового пожертвовать за свой выбор жизнью, приходится десять тысяч тех, кто не способен принять никакого решения, и еще десять тысяч таких, кто готов подчиниться любому решению, только бы не принимать его самим. И это не считая тех, кто, понимая, в каком незавидном положении они находятся, требуют, чтобы весь остальной мир составил им компанию. Нации воюют друг с другом, веря, что взгляды народа и его правителей полностью совпадают. Как только война объявлена, инакомыслие невозможно. Человека, которого еще вчера чествовали как героя, сегодня, если он выскажется против войны, могут предать позору или бросить в тюрьму. Даже если он всю свою жизнь отстаивал пацифистские принципы, это не будет принято во внимание. На него будут смотреть как на врага общества, уравняв с самым последним преступником; в нем будут видеть большего врага, чем в том человеке, что останется дома и сколотит состояние, продавая орудия убийства. Народ никогда не выступает единодушно за войну, особенно в наше время. Войну поддерживает меньшинство, и это меньшинство всегда представляет интересы крупных предпринимателей. Ни одно правительство никогда не осмеливается предоставить народу самому решать вопрос о войне. Невозможна и такая ситуация, при которой те, кто поддерживает войну, и те, кто выступает против нее, находились бы в равном положении. Во время войны единодушие нации достигается исключительно насилием. Ты принадлежишь к тем немногим, кто в нынешней ситуации может сам решать свою судьбу. Но для того, чтобы иметь это преимущество, надо быть человеком без отечества. Вот ведь ирония судьбы!

Хочу указать на еще одну нелепость. Страна, за которую ты идешь сражаться добровольцем, во имя свободы, отнимает право на оную у зависимой нации числом более трехсот миллионов душ. Даже сейчас, когда самой Англии грозит уничтожение и когда расположение и помощь индийского народа могли бы оказать ей бесценную услугу, завоевавшее твои симпатии правительство отказывается хоть сколько-нибудь пойти навстречу признанным вождям индийской нации. Мне кажется, даже из прагматических соображений следовало бы занять более гибкую позицию. Ты, без сомнения, скажешь, что сражаешься не за английское правительство, а за народ. Но даже если обратиться к простой арифметике, то, на мой взгляд, более гуманно бороться за освобождение трехсот миллионов индусов, чем сорока миллионов англичан. Кроме того, мы хорошо знаем, что Британская империя не контролируется сорока миллионами англичан и им не принадлежит. Нам известно, что всего лишь горстка людей в Англии, как и в других частях света, держит в своих руках миллионы человеческих судеб. Про Англию, вступившую в смертельную схватку, читаем, что в ней по-прежнему большая безработица. Если эти сведения верны, а у меня нет оснований им не верить, то подобное положение дел представляется абсолютно фантастическим. Человек, у которого еще есть выбор — участвовать или не участвовать в войне, может призадуматься, за что или за кого придется ему воевать. Сейчас принято считать, что Гитлер собирается завоевать мир — если не силой оружия, то силой идеологии. Странно, что никто даже не предполагает, что демократические народы мира могут не клюнуть на коварную фашистскую пропаганду. Кому, например, придет в голову соблазнять святого прелестями и богатством материального мира? Сама мысль об этом кажется дикой. А демократические народы впадают в самую настоящую панику при одной только мысли, что фашистская пропаганда возможна. Где же тогда их вера и единство? И как быть с демократическими идеалами — неужели их влияние так слабо, что может сохраниться только при участии в этой заварухе? Я никогда не мог понять этот страх и истерику по поводу инакомыслия. Сам я всегда пытаюсь найти рациональное зерно в мыслях других, а найдя, усваиваю и делаю своим. Время от времени кто-нибудь признает, что некоторые идеи, которые фашисты ввели в употребление, не лишены здравого смысла, но тут же следует поправка: мы боремся не с этими идеями, а с человеконенавистнической идеологией фашизма. А как насчет нашей идеологии — кто возьмется признать ошибки в нашем демократическом образе жизни? Более того, политические доктрины фашизма поддерживает не горстка демонических личностей, поставивших целью разрушить мир. Нет, под знаменем фашизма сейчас маршируют сто пятьдесят миллионов людей. Множество людей в России осуществляют на практике еще одну философскую теорию. Практически все сводится к тому, что мы решили защищать наш образ жизни — хорош он или плох. Каким образом? Убивая тех, кто с нами не согласен.

В этой логике насилия есть одна крупная ошибка. Мы забываем, что победители в конце концов всегда проигрывают побежденным. На мой взгляд, чтобы победить Гитлера, Европе надо было ему сдаться. И более того, отдать ему на откуп весь мир. Можешь представить, что случилось бы с его грандиозными планами, не встреть он никакого сопротивления? Гитлер или кто-то другой, кто ищет неограниченной власти, представляет силу только до тех пор, пока ему противостоят. Дайте ему возможность играть роль Бога — тут ему и крышка. Только вообрази, что весь мир подчиняется воле одного человечка, которому предоставлена свобода решать все мировые проблемы! Да он в тот же день скончается от воспаления мозга.

Давай поговорим разумно. Что привело Гитлера к власти? То чувство унижения и несправедливости, которое принес немецкому народу Версальский договор. Кто в ответе за эту глупость? Ты, я и миллионы тех, кто сражается за демократию? Вряд ли. В каком-то смысле — да, мы все виноваты: близорукие политики допустили ошибку, но до прихода Гитлера к власти хватало времени, чтобы исправить ошибки политических лидеров военного времени. О бесплодной политике умиротворения и о гитлеровской ненасытности говорилось много, но не следует забывать, что желание пойти на уступки пришло к союзникам слишком поздно, и не великодушие, а страх вызвали его.

Я хорошо помню наши долгие споры в Париже о мировой экономической ситуации. Даже такие далекие от политики люди, как ты и я, видели необходимость решительных перемен, потому что непозволительно говорить о мире, пока нет подлинного равенства, истинного братства. Война надолго убила надежду на эти перемены. И все же кто может знать, не послужит ли война некой высшей цели? За нерешительностью демократических стран и их нежеланием вести войну лежит страх выпустить из бутылки джинна — мировую революцию. Нынешний конфликт имеет большую вероятность разрешиться именно так, и в этом немцы, итальянцы и японцы играют не меньшую роль, чем союзники. Когда отдельные нации решаются на войну, они закрывают глаза на существование реальных действующих сил; вступая между собою в противоречия, они делают себя заложниками некой силы, значительно превосходящей их антагонистические цели. Они разыгрывают драму для невидимой аудитории — мужчин и женщин будущих поколений. Участники этой драмы пожинают плоды в страдании — не в осуществлении надежд. Конфликт порождает конфликт, война порождает войну, ad infinitum*. Даже если завтра наступит мировая революция, конфликт не прекратится. Однако не буду отклоняться. Я просто хочу сказать, что результат войны может быть совсем не тот, которого ждут и на который надеются обе стороны. Будучи сейчас врагами, противники против своей воли совместными усилиями способствуют установлению нового миропорядка. Не скажу, что обязательно лучшего — просто неизбежного. Этот исторический этап изжил себя, а у нас не хватило мудрости вступить в новый мирным путем. Нас учит страдание. Война не является неизбежностью, она — выражение нашего грубого и глупого способа обретения опыта. Она приходит, как рок, потому что мы отказываемся следовать своей судьбе. Вспыхнувшая ненависть сводит в смертельной схватке тех, кто противостоит друг другу; восхищение, сострадание, любовь идут по пятам смерти. Момент понимания, момент истины наступает, когда принесена последняя жертва. Однако мудрость не требует обагренного кровью героизма, не переживает она и того крушения иллюзий, когда все принесенные жертвы кажутся ненужными. Смысл мудрости в том, чтобы постигать истинное направление вещей и согласовывать с ним свою жизнь. Когда весь мир в слепоте своей хватается за оружие, хорошо, если есть несколько человек, которые не поддаются этому порыву и с незашоренным разумом следят за происходящим. Ведь несомненно одно: те люди, что были у власти в военное время, не останутся там, когда наступит мир.