Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа Страница 39

Наконец барабанщики сделали паузу, позволившую мне переглянуться с братом. Мы вышли во двор, куда успел заползти густой туман с моря. Воздух приобрел солоноватый привкус.

— В чем дело, Хасан? — спросил Мустафа. — Говори скорей, не то весь киф без нас выкурят. А киф отличный — Омар прямо из Мелиллы получает, по своим каналам.

На мгновение у меня язык отнялся.

— Я, Мустафа, не намерен ни киф твой курить, ни в притон твой возвращаться. Ты что, с ума сошел? Женщины, считай, голые, в одних майках! Плечами светят, воняют как свиньи! Бесстыжие! И ты бесстыжий. Как ты только додумался меня сюда притащить!

Мустафа принялся оправдывать своих приятельниц:

— Они ведь в музыку погружаются! Они музыкой живут, Хасан, тут уж не до приличий. Странно, как ты, сам человек творческий, не понимаешь, что такое погружение в искусство.

— Ни про какое погружение ничего не знаю и знать не хочу! Ты хоть раз видел, чтоб я раздевался, когда истории рассказываю? Вот и не пори чушь!

Мустафа отступил на пару шагов и смерил меня холодным взглядом. Мое разочарование его как будто совсем не тронуло. Довольно долго мы в молчании смотрели друг на друга, наконец Мустафа заговорил нарочито спокойно, и спокойствие это ничего хорошего не сулило.

— Бедный мой брат, бедный провинциал-ханжа! — Мустафа скроил сочувственную улыбку. — Проснись для жизни.

В моих глазах, вероятно, отразилось недоумение.

— Ты это к чему?

— Цитирую любимое выражение американцев. Означает: добро пожаловать в мой мир.

— Какой такой мир? Не представляю даже, как с тобой разговаривать.

Одно долгое мгновение Мустафа удерживал мой взгляд и вдруг взорвался:

— Отлично! Валяй упорствуй в своих предрассудках, женоненавистник узколобый! Где тебе понять женщину! Тем более — посочувствовать женщине! Мои подруги приходят исключительно ради музыки, хочешь — верь, хочешь — не верь. Они серьезно интересуются искусством игры на барабанах. Но так и быть, скажу сейчас то, что ты хочешь услышать. Эти женщины не похожи на наших, из селения, — это по крайней мере должно быть тебе очевидно. Они приходят сюда, потому что им так хочется; они — как же это называется? — ответственные совершеннолетние, вот. И я отнюдь не слеп к их чарам. Например, американки, Шания и Иоганна, — родные сестры, и обе хотят затащить меня в постель. Француженка Ксавьера хочет за меня замуж, а блондинка из Амстердама сама не знает, чего хочет. Ну, которая тебе больше по вкусу? Говори, а я, как младший брат, приму к сведению.

Полный отвращения, я попятился, ударился о полуоткрытую дверь — и тут взгляд мой упал на яркий плакат с изображением какого-то тощего патлатого негра. Не желая оставаться в долгу после обидных слов Мустафы, я дернул за край плаката и одним движением разорвал его пополам.

— Боже! — прошептал Мустафа, в ужасе глядя на содеянное мной. — Хасан, ты что?

— Верно, это твой очередной кумир, — процедил я. — Предмет поклонения твоих приятелей-хиппи? А ты не забыл, Мустафа, что ты мусульманин?

— Идиот! При чем тут вероисповедание? Это же Боб Марли, король регги. Омар перед ним благоговеет. Что я теперь ему скажу? Он же меня выгонит!

Лексикон взбесил меня не меньше, чем смысл сказанного. Не помня себя, я воскликнул:

— Идиотом меня называешь? А это ничего, что я твой старший брат? Где твое уважение, где чувство долга? Или ты забыл о них, кувыркаясь в этом свинарнике с распутными чужестранками?

— Закрой рот! Меня от проповедей тошнит уже! Не нравится мой образ жизни? Ну так давай катись откуда приехал!

Мы смотрели друг на друга с отвращением; впрочем, к моим чувствам примешивалось отчаяние. Хотелось отвесить Мустафе затрещину, однако я сдержался, понимая, что ситуация от этого не улучшится, наоборот. Поэтому мы мерили шагами круглый двор, пока Мустафа пожатием плеч не дал понять, что возвращается к своим друзьям. Я молча смотрел ему вслед. Во рту была горечь. С потупленным взглядом и тяжелым сердцем я пошел прочь, однако не прежде, чем брат спохватился и выскочил обратно во двор, чтобы дать мне ключ от комнаты.