О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа Страница 39

— Ну, а кто еще? — вопрошает она. — Вчера я отлучилась в ванную комнату, и никто не наблюдал за ним в этот момент. Этот negro поумнее, чем можно подумать, глядя на него.

Входит Майделис, неся в пакете хлеб, за которым бабушка послала ее к соседке, работающей в пекарне. Она видит наши лица и ставит пакет на пол. Пот сквозь майку проявляет контуры ее позвоночника. Она спрашивает, что происходит, и бабушка повторяет свое обвинение. Майделис переводит взгляд на меня, и я смотрю на фрукты на столе. Мое сердце бешено стучит. Мне холодно, несмотря на то, что вокруг меня горячий, неподвижный воздух.

— Я заявлю на него, — говорит бабушка. — Я заявлю на него Комитету. Я заявлю на него туда, где он работает. Я обращусь даже в полицию.

— Погоди, погоди, — говорит Майделис. — Дай мне сначала с ним поговорить.

— Ты в своем уме? — Бабушка кладет руку на стол, чтобы не упасть. Она тяжело дышит.

— Садись, — говорю я, а сама встаю и подвожу бабушку к моему стулу. Я все еще не осмеливаюсь взглянуть на Майделис.

— Я… думаю, что смогу его образумить, abuela. Я пойду не одна, — добавляет Майделис. — Джанетт пойдет со мной. Давай сначала так.

— Таким людям нельзя доверять, — говорит моя бабушка, кладя руку на нож, который я отложила. — Если они не сделают это на входе, они сделают это на выходе.

Я так часто слышала это расистское кубинское выражение от своей матери.

Бабушка поворачивается ко мне лицом.

— Видишь, куда катится Куба?

* * *

Я решаю избегать Майделис до тех пор, пока мы не отправимся к дому Йосмани. Я думаю, действительно ли она собралась идти туда или хочет вызвать меня на разговор? Я долгие часы отсиживаюсь у себя в комнате и делаю вид, что сплю. Я на цыпочках подхожу к двери и прислушиваюсь к обрывкам разговоров, но не слышу ничего ни о книге, ни о соседе. Когда я выхожу из комнаты, в коридоре никого нет.

Поэтому я достаю «Отверженных» из сумки и возвращаю их на полку, на прежнее место, где две книги теперь заваливаются в пустоту. Я подумываю о том, чтобы сказать, что просто одолжила книгу, потому что хотела почитать ее, но для этого уже слишком поздно. К тому же бабушка и Майделис знают, что я еле читаю по-испански.

Я мою руки, как будто могу оттереть грызущее меня изнутри уродливое чувство. Я тру и тру, пока руки не начинают болеть, а я не вспоминаю, что воду в campo завозят через день, а у бабушки нет цистерны для хранения дополнительных галлонов, как дома у Майделис в Гаване.

Когда я выхожу из ванной, Майделис стоит в коридоре и смотрит на меня. Волосы липнут к ее мокрому лбу. На ней малюсенькие шорты и шлепанцы. Одна рука лежит у нее на бедре ладонью внутрь, в этой очень кубинской позе, которая выдает ее настоящие эмоции.

— Кажется, abuela не слишком внимательно осмотрела полки, — говорит она, не сводя с меня глаз.

— Что ты имеешь в виду? — Я слышу, как начинает дрожать мой собственный голос.

— Книга на месте.

— О. — Я поворачиваюсь к ней спиной, уже направляясь в свою комнату. — Это хорошая новость. Можно не искать Йосмани.

— Да, — соглашается она. — Хорошая новость для Йосмани.

Я чуть не добавляю «и бабушки», но слова не выходят наружу.

Я слышу, как на кухне она, abuela Долорес, напевает что-то себе под нос. Она готовит мое любимое fricasé de pollo ^[80]. Завтра мы с Майделис возвращаемся в Гавану. Еще несколько дней там, и я вылетаю обратно в Майами. И в этот момент, без всякой на то причины, я вспоминаю фотографию, которая не так давно мелькала в некоторых газетах Майами: Фиделито, сын Фиделя Кастро, улыбаясь во все тридцать два зуба, с бородой, как у его отца, стоит в обнимку с Пэрис Хилтон и Наоми Кэмпбелл на каком-то роскошном мероприятии в Гаване.

Как же далек весь этот гламур от campo, не столько даже в экономическом плане, сколько потому, что новости сюда доходят медленнее, время течет медленнее. Сейчас в Гаване есть люксовые магазины, где туристы покупают Версаче, а здесь землю все еще вспахивают волы, а бабушка мечтает только о том, чтобы магазины, где продают тмин, находились не за тридевять земель. Она говорит, тмин совсем пропал.

— Это была я, — говорю я Майделис, и все, что мы слышим, это пение бабушки.

— Я знаю, — шепчет она, и я жду ее вопроса, зачем я это сделала, но она не спрашивает. Я жду ее вопроса, чтобы признаться, что я все всегда только порчу, и, кажется, мне никогда не загладить своей вины за то, каким я была человеком.

— Знаешь, — говорит Майделис, обмахиваясь веером, — после всего этого, после того, как мы впервые вот так встретились и столько времени провели вместе, я думала, что ты могла бы пригласить меня в Штаты. Я бы оформила визу. Я думала, ты помогла бы мне с этим, но теперь вижу, что нет. Ты бы не стала мне помогать.

— Я помогла бы! — говорю я, но она права, и я сконфужена. Я хочу объяснить, что все не так просто, что я пропащая наркоманка на пути к выздоровлению, живущая в квартире с плесенью, что мне едва хватает на еду для себя, не говоря уже о втором человеке, и я почти, почти хочу сказать: «Здесь все не так уж и плохо», — но понимаю, что тогда она может спросить меня, почему я сама здесь не останусь, и на это у меня не будет ответа.

Она уходит. Достает из заднего кармана пачку сигарет и выходит за дверь.

Я хочу последовать за ней, но ко мне подходит бабушка с ложкой куриного фрикасе и дует на него.

— Prueba, — говорит она и сует ложку мне в рот. — Пробуй.

Я чувствую вкус помидоров, чеснока, лука, тмина, который как раз закончился. Фрикасе обжигает язык, но я говорю: вкусно. Она берет меня за руку и ведет на кухню. Мы проходим мимо книжной полки.

— Мне не следовало сразу думать на Йосмани, — говорит бабушка, поворачиваясь ко мне, и я понимаю, что Куба мне совсем не принадлежит, во что бы я ни верила раньше.

Я ничего не отвечаю, но снова беру книгу в руки, и она кажется тяжелее, чем раньше. Я открываю ее на странице с бледными чернилами и подношу на свет, пока бабушка наблюдает за мной.

«Мы — сила», — написано идеально ровным почерком. Какие странные слова, чтобы писать их на полях книги.

Я смотрю на бабушку и думаю: «Я вынуждена любить тебя». И следом: «Ты тоже вынуждена любить меня».

Мы сидим на кухне и коротаем часы. Майделис докуривает и присоединяется. Снаружи блеют козы и слышно, как вдалеке кричат два человека. Я не понимаю, ссорятся они или смеются и веселятся. На кухне пахнет тмином и чем-то еще, чем-то, чему я не знаю названия, чем-то древним.