Джек, который построил дом - Елена Катишонок Страница 39

На следующий день оказалось, что с Римом пришло время расстаться – перебирались в Ладисполь. Бурные споры начались уже в поезде. «Не Ладисполь, а Ладисполи», «Почему – Ладисполи, когда Ладисполь, это же очевидно!», «Какая разница, хоть горшком назови…». Посмеялись, и дискуссия угасла, как свечка, накрытая колпаком.

Дачный поселок? Пригород? Курортное местечко? Последнее вряд ли – туристов не было видно. Море, пляж, виллы – роскошные, более скромные, простенькие и почти халупки, которые и виллами-то назвать язык не повернется. Надо было найти квартиру, пока не будет получено разрешение на въезд в Америку.

Какое разрешение, возмущалась Ада, у меня родной брат в Америке! У кого брат, у кого сват, отвечали ей собиравшиеся у фонтана соотечественники, правила для всех одинаковые. Доброхотов и комментаторов хватало, особенно из тех, кто сам в первые дни потрясал близким родством и возмущался, как Ада.

– Брат погоды не делает, – ехидно вклинился молодой парень с мокрыми волосами, – все решает дядя.

– Не знаю, о каком таком дяде вы говорите, – Ада холодно осадила наглеца.

– О дяде Сэме, конечно.

Фонтан был центром слухов, известий, сплетен. Здесь рождались гипотезы и завязывались романы, давали советы и адреса квартир, неистово спорили о бурлящей позади перестройке – это было легче, чем думать о непонятной, чужой и вожделенной стране впереди.

С квартирой повезло, хотя к «фонтанному клубу» Ян не обращался: встретил на пляже молодых супругов из Харькова, которые съезжали через два дня – только что получили разрешение на Америку. Мать была недовольна: двое суток тереться в одной квартире с чужими людьми?! Как она скоро забыла соседей по коммуналке, с которыми «терлась» больше тридцати лет, удивлялся Ян. Ему часто делалось неловко – как вначале, когда мать продолжала говорить о «родном брате в Америке», ее пытались урезонить, и какая-то пожилая женщина, обмахиваясь косынкой, увещевала: «Поймите, милочка, ваш брат, да хоть бы и родной муж, – это для них не играет значения, потому что…» Не дослушав, Ада высокомерно вздернула подбородок, иронически бросила: «Значение не играет, милочка». Женщина, не поняв упрека, покраснела и скоро отошла. Мужчина с купальным полотенцем на шее, стоявший неподалеку, покрутил головой и негромко сказал:

– Трудно таким.

– Вода теплая? – спросил Ян. – Купаться можно?

Мужчина пожал плечами.

– Вполне. Местные не очень, а наши купаются вовсю.

Купаться Ян не собирался – спросил, чтобы не молчать. Знал бы ты, мужик, что трудно будет не только ей. Оставалась единственная надежда, что мать отыщет себе какую-то нишу, но чем занимаются шестидесятилетние советские люди в Америке, он не знал. Вся надежда на дядьку.

…Странный темный песок пляжа – скорее, негатив песка. Не хватало «Федьки» – свет перед закатом был мягким, не слепящим; отчетливо вырисовывались блестящие антрацитовые песчинки. Море – не привычное серое или сизое, как там, дома, а синее, ярко-зеленое, изумрудное, с пышной пеной волн. А где-то дальше простиралось невидимое отсюда Средиземное море, откуда пришла некогда тьма и накрыла ненавидимый прокуратором город. Книжка умещалась в кармане ветровки. Ян медленно перечитывал фразу за фразой, потом закрывал, но домой не спешил. Он медленно шел по пляжу за собственной тенью, не торопясь возвращаться, пока у фонтана кишел народ. Иногда там устраивали рынок, и торговля шла бойко. Забредавшие итальянцы дивовались на огромные платки с безумными розами, расписные лакированные миски, вертели матрешек. Продавцы совали баночки с черной икрой; у многих была «Stolichnaya».

Там же, у фонтана, становилось известно, кто получил разрешение, кому отказали. Слухи, домыслы, гипотезы – все было перемешано. На следующий день обсуждение продолжалось на пляже, где кричали, смеялись, брызгались водой дети. Ни за что не женюсь, раздраженно думал Ян, проходя между сидящими. Слушать чужую болтовню не хотелось, не слышать было невозможно. Ветерок уносил куски разговоров, но врывался другой авторитетный голос, детский плач и озабоченное кудахтанье матерей.

– Ну так можно в Израиль.

– Или в Австралию.

– …вытирайся, кому я сказала!

– Крупника завернули, только что стало известно.

– Это лысый такой, жена в розовом купальнике?

– Ой, да кто на тебя смотрит? Полотенцем обмотайся и снимай.

– Не может быть! Он шесть лет в отказе сидел.

– Нет, розовый у жены Ривкина, у Крупника жена полная такая…

– Кто хотел в Израиль, тот улетел.

– Иди кушать! Кушать иди!..

– Гальпериным разрешили.

– Вот я и говорю, в Израиль.

– Они в Австралию подава…

– Никакого джелато, ты с утра ничего не ела!

– Там в отказе, тут в отказе…

– Какая Австралия? Австралия берет, если с девочками.

– У них что, девочек не хватает в Австралии?..

– Я не с вами разговариваю! Вот есть такие люди, что…

– Сначала бутерброд, и слышать ничего не хочу!

– Они на специальность смотрят.

– Почему Ладисполи, когда Ладисполь? Как Севастополь, Мелитополь, Мариуполь… А значит, и Ладисполь!

– Америка? В Америке тоже диаспора.

– Где, в Израиле диаспора?!

– Мари-и-н, я часы тебе дал, когда купаться шел…

– А мне все равно, как эта дыра называется, скорей бы…

– В Австралию ни за что, там левостороннее движение. А без машины нельзя.

– Никакие часы ты мне не давал. Посмотри в сумке. Вечно бросаешь свои вещи…

– Деньги у папы, возьми у него.

– Почему «дыра»? Не хуже Клязьмы какой-нибудь…

– Это в Англии левостороннее, ты путаешь.

– Он массажист, а я…

Женщина справа негромко рассказывала кому-то, что муж собирается водить такси, а сама она выучилась на маникюршу, «потому что, знаете, поначалу неизвестно как сложится, вообще-то я экономист». Вторая с энтузиазмом говорила о своей тете, которая тоже начинала с маникюра, а теперь у нее свой салон, «и цены кусаются, русские к ней не ходят».

– А вы чем думаете заняться? – спросила маникюрша куда-то в сторону.

– С моим научным багажом мне беспокоиться не о чем, – услышал Ян голос матери.

Лучше б она поехала смотреть бесплатные развалины.

Чтобы не слышать пляжных разговоров, Ян часто уезжал в Рим и шатался там допоздна. Пошла пятая неделя в Италии, когда стало вдруг понятно, почему его начали тяготить затянувшиеся «римские каникулы». Не потому что море стало менее изумрудным или выгорела синева итальянского неба – нет, мир вокруг оставался таким же ярким, экзотическим, безмятежным и… чужим, и не Рим стал вызывать раздражение, а их собственная транзитная неопределенность, и все труднее было поверить, что где-то в Америке ждет их Яков.