Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв Страница 39

Тут входит Марен, и Урса не успевает смахнуть слезы с лица. В руках у Марен – что-то тяжелое и большое, завернутое в цветастую ткань. Она ставит узел на пол у стола, с трудом удерживая его, чтобы не уронить. Урса предлагает ей чай.

– Из чего? – спрашивает Марен, глядя на почти пустые полки.

– Муж привез из Бергена сушеные листья черники. Думаю, он не обидится, если мы немного возьмем.

Марен кивает и идет к очагу.

– Я сама, – говорит Урса. – Я умею заваривать чай.

Это простейшая из задач, но никогда раньше Урса не заваривала чай под чьим-то чужим пристальным взглядом, а сейчас она чувствует, что Марен на нее смотрит. Смотрит очень внимательно, как тогда, в церкви. Урса старается выпрямить спину, берет чашки с полки очень бережно и аккуратно, и сыплет листья черники в маленький котелок нарочито неторопливо, как бы немного рисуясь. На самом деле ей даже приятно внимание Марен: в ее взгляде нет настороженной злобы, нет ехидного ожидания, что сейчас она, Урса, совершит оплошность. Марен наблюдает за Урсой с теплотой и заботой, как за ней наблюдала Сиф, когда учила ее вышивать.

Марен берет чашку холодными пальцами. Урса замечает, что кожа вокруг ее ногтей чуть воспаленная, красноватая, как будто ее только что нещадно терли жесткой щеткой. Подушечки пальцев, случайно коснувшиеся руки Урсы, твердые и шершавые, как у мужа. Урса стесняется своих собственных рук, нежных и мягких, будто у младенца – и таких же неумелых, – и прячет их в складках юбки. Кажется, они с Марен ровесницы, но они очень разные. Рядом с худенькой Марен Урса чувствует себя огромной и неуклюжей, совершенно нелепой в своих пышных юбках. Глаза у Марен большие и светлые, но взгляд острый и умный.

В прошлый раз, когда они были вдвоем в этом доме, Марен мгновенно взяла инициативу на себя. Урса ждет, что сейчас будет так же. Но сегодня Марен не такая уверенная, как тогда. Она сидит и молчит, сосредоточенно глядя в чашку с дымящимся чаем. Урсе становится неуютно и как-то даже тревожно. Она вдруг очень остро осознает, что ее собственное дыхание кажется в тишине слишком громким. Она старается дышать тише, не так глубоко, от чего у нее кружится голова.

Они молча сидят за столом, и Урса вдруг понимает, что сегодня ей надо заговорить первой. Марен не служанка, как Сиф, а она, Урса, ей не госпожа, и все же инициатива должна исходить от нее.

– Еще раз спасибо, что вы пришли.

Марен по-прежнему смотрит в чашку.

– Я рада, что мама вас отпустила ко мне. Будем надеяться, что я быстро всему научусь, и вы спокойно займетесь своими делами. Как я понимаю, летом здесь много работы, тем более что оно такое короткое.

Марен низко склонилась над чашкой. Может быть, она замерзла и греет нос, думает Урса, глядя на ее тонкую шею, на короткие мягкие волоски, выбившиеся из пучка на затылке, на острые шейные позвонки, выпирающие из-под мятого и потертого воротника ее платья. Сверток, который она принесла, так и стоит у нее под ногами.

– А что вы принесли?

Марен наклоняется и поднимает сверток к себе на колени. Ткань натягивается под тяжестью содержимого, руки Марен напряжены, глубокая ямка между ключицами на секунду становится еще глубже. Урса подставляет обе руки под сверток, и они вместе с Марен переносят его на стол.

– Он тяжелый, как камень, – говорит Урса.

Марен пытается развязать тугой узел, затянувшийся еще туже, когда они поднимали сверток. Ее тонкие пальцы скользят по ткани, сломанный ноготь за что-то цепляется, и она резко втягивает в себя воздух.

– Может, разрезать? – Урса тянется за ножом, лежащим на посудной полке.

Марен дергает головой.

– С вашего позволения, лучше не надо, госпожа Корнет.

За формальным обращением скрывается волнение, почти отчаяние. Урса замирает, изумленная и тем, и другим. Щеки Марен горят румянцем, и она закрывает собою сверток, словно мать, защищающая дитя.

– Это мамин платок.

Теперь уже Урса краснеет и аккуратно кладет нож на место. Между нею и Марен опять появилась дистанция, и Марен в этом не виновата. Виновата только она, Урса. Она отнеслась к этой ткани – к платку – как к чему-то пустячному, что легко достается, легко выбрасывается и легко заменяется на новое. «Это все было в твоей прошлой жизни», – говорит себе Урса.

Когда она вновь оборачивается к столу, сверток уже развязан, платок аккуратно сложен и отодвинут в сторонку. Первое впечатление было верным: рядом с гладким каменным цилиндром – Урсе сразу понятно, что это скалка, – стоит большой серый камень, похожий на холм с плоской вершиной, размером примерно с мамин живот, когда она носила под сердцем их с Агнете брата, которому не суждено было жить.

– Это полировальный камень? – спрашивает она.

Марен фыркает и прикрывает рот ладонью.

– Прошу прощения, но я… – Она снова фыркает, пытаясь сдержать смех, но он все-таки прорывается наружу. Марен тут же делает виноватое лицо, что почему-то ужасно веселит Урсу, и она тоже смеется. – Извините меня, извините…

– Не извиняйтесь, – говорит Урса, чувствуя, что расстояние между ними вновь сокращается. – Только, пожалуйста, объясните, что это такое. – Она улыбается. – И почему это не полировальный камень?

– Полировальный должен быть небольшим, чтобы удобно ложиться в руку. Как ладонь ложится в ладонь, вот так… – Марен протягивает Урсе руку ладонью вверх, почти ненамеренно, безотчетно, и Урса кладет руку ей на ладонь. Она успевает почувствовать, какая сухая у Марен кожа, какие твердые на ней мозоли, а потом Марен резко, словно обжегшись, отдергивает руку и прижимает ее к груди.

– Я…

Раздается стук в дверь: три коротких удара, настойчивых и уверенных. Урса сразу думает о муже. Внутри все сжимается, но Марен, кажется, узнала этот стук.

– Это Кирстен Сёренсдоттер, – говорит она.

«Она стучит, как мужчина», – думает Урса, открывая дверь гостье. Кирстен стоит на крыльце, прижимая к груди несколько огромных свертков. На сгибе локтя висит корзина. Две оленьи шкуры, завязанные вокруг шеи, болтаются у нее за спиной наподобие мехового плаща. Кирстен не ждет приглашения. Она входит в дом и кладет свертки на стол.

– Доброго утра, Урсула, Марен.

Она улыбается им обеим так, словно знает, что пришла в странный момент, и понимает его даже лучше, чем сама Урса. Глядя на эту женщину, Урса снова думает о муже. В Кирстен и вправду есть что-то мужское: какая-то совершенно не женская твердость и уверенность в себе. Когда она входит в дом, кажется, будто сам воздух расступается перед ней, уступая ей место. И хотя Урса слышит возмущенное восклицание Марен, до нее не сразу доходит, что это значит. Лишь через пару секунд что-то щелкает у нее в голове, и она понимает, что Кирстен пришла в брюках.

– Кирстен, ты в своем уме?! Я тебе говорила, что так нельзя.

Марен стоит перед Кирстен, и Урса, застывшая у распахнутой двери, не видит ее лица, но в голосе Марен явственно слышится страх.