А ночь была как музыка, как милость - Валерий Столыпин Страница 39

На очередном шагу споткнулась и завалилась навзничь, головой о табуретку ударилась.

– Ах ты, сука ж! Ещё и орёшь! Мне больно сделала, сама криком заводишься! Вот тебе, подстилка, вот!

Вторым или третьим ударом кровь из губы вышиб, что разозлило Федьку пуще прежнего.

Начал он наносить удары руками и ногами попеременно.

Степанида, боясь разозлить злодея ещё сильнее, молча побои приняла, только охала про себя, молилась, чтобы дитя не зашиб, да саму калекой не сделал.

– Вот и сказке конец, –  думала она. – Чего на него нашло? Полгода молчал, ни единого упрёка, только жизни радовался, а тут…

Доченька Часть 2

Степанида получала удары ногой в лицо, по животу, по почкам.

Фёдор сбил кулаки в кровь, бесновался.

Очнулся, пришёл в себя не скоро.

Когда понял, что натворил, начал приводить Степаниду в чувство. Да где там, поздно.

Пятно жидкости по всему полу растеклось, начались схватки, а она в беспамятстве. Испугался Федька жестокости своей беспричинной и убежал.

Нет больше у Степаниды ребёночка. Совсем нет. И мужа нет боле.

Как пришла в себя, увидела скользкую лужу на полу, плод в ней окровавленный с пуповиной, торчащей из чрева, пришла в неописуемый ужас.

Степанида распухшее лицо кровавыми руками потрогала, опросталась до конца, завернула мальца в тряпицу, положила на стол, – гробик нужно бы, – привела себя в относительный порядок.

Голова шла кругом, предметы расплывались, боль сковывала движения.

В голову приходили мысли о том, что в том мире, куда отправился сыночек, некому будет за ним следить.

Женщина долго соображала, как же назвать первенца. Не помня себя, прибралась в горнице, переоделась в праздничный наряд и только тогда поняла, что прежняя жизнь закончилась навсегда.

Степанида собрала Федькины шмотки в старенький чемодан и выставила за порог.

Федька несколько месяцев к её двери как на работу приходил, прощение выклянчивал.

Степанида была непреклонна.

– Нет мужа и такого не надо.

Недели через две как Федьке отставку дали, Степанида тогда ещё от побоев не оправилась, припёрся Петр Ефимович, начал ересь нести несусветную, – я тебе семя своё доверил, а ты что с им сотворила, окаянная? Таперича давай нового ребятёнка строгать. Я это дело так не оставлю, поскольку мужчина видный. Всё равно тебя поимею и плод свой в чрево воткну. Так и знай. Не отвертисся. Тем более ты баба холостая и со всех боков опробованая.

Степанида схватила швабру, намолотила чёрту козломордому, куда пришлось, не шибко примеряясь. Кажется один раз даже в глаз звезданула.

Только его и видели, даже хромать и подпрыгивать позабыл. Но, видно, опять слушок чёрный пустил, гадёныш: дружки Федькины пришли ватагой, подпитые, – всем даёшь, мы тоже хочем.

Хорошо мамка вовремя пришла, выручила.

А по посёлку ходить страшно стало: мужики и после приставали, требовали женскую услугу, словно она всем должна. К участковому ходила. Жаловалась, заступиться просила – без толку.

Хоть съезжай с этих мест. Только куда нынче податься, если кругом разор? Пришлось терпеть.

Тут война закончилась. Мужики с фронта косяком возвращались.

Кому ордена да медали, кому похоронки.

Мамка так и не дождалась, искать своего поехала.

Женихов для молодых баб сразу перебор случился, хоть отбавляй.

Посватались и к Степаниде.

Капитан с россыпью наград на кителе.

Не особенно видный, но серьёзный. Партийный.

– Понравилась ты мне, девица, – говорит, – жить с тобой хочу. Любить буду.

Степанида и не прочь бы, да прежний опыт охолаживает: а ну как драться начнёт? Лучше уж одной.

Короче: и ни да, и ни нет. А капитан, Иван Леонидович, ходит и ходит.

Приняла. Даже свадебку сыграли.

Ненароком ему про Петра Ефимовича кто-то шепнул и про Федьку заодно.

Навалял капитан слегонца и тому, и другому, предупредил, чтобы язык за зубами держали, вроде как крест поставил.

—Всё, что было, быльём поросло, Степанида, дальше черта, новая строчка. Война закончилась, начинается другая жизнь. Ты моя жена и этим всё сказано.

Действительно, для Стеаниды наступила иная эпоха, где о прошлом никто ни слова, ни полслова.

Взамен прежней неприглядной жизни любовь, доверие и нежность.

Каждый дружке угодить старается, а хорошо обоим.

Одна беда в доме – детишек нет.

Три раза Степанида беременела, почти срок выхаживала и каждый раз выкидыш.

Такая беда.

Тут ещё мамка затосковала, пригорюнилась, начала сохнуть: ходить перестала, потом совсем слегла, есть отказалась.

Схоронили мамку.

Никого теперь у Степаниды, кроме Ивана Леонидовича, на всём белом свете не осталось. Затосковала.

Сядет, бывало у окна и плачет, сама причины не ведая. Кто его знает: от горя или от счастья.

Ребятёночка бы ей. Тогда да!

Бог, наверно, услышал её просьбы, она теперь частенько на коленках перед образами беззвучно молилась, хотя всё равно ни во что не верила.

А ребёночка он все одно послал. Девочку. Ладненькую, справную, пухленькую.

Верочкой назвала.

Нарадоваться не могли оба. Что один, что другой,  готовы были в огонь и в воду, чтобы девочке хорошо жилось и сладко спалось. Про еду и одежду говорить нечего – всего вдосталь.

Чего ни попросит доченька: получите, распишись.

Верочке шесть лет исполнилось, как захворал Иван Леонидович: видно боевые раны дали знать о себе спустя столько лет.

Какие только доктора ни смотрели, помочь не смогли. Во многих больницах лежал, обследовался. Подлечат немножечко и домой.

Радуется. Через месяц опять. И всё хуже. Под конец, когда в армейском госпитале основательно обосновался, уколы от боли каждые три часа делали.

Криком кричал. Как только действие препарата кончается, плачет, словно мальчишка.

Хоронили с почётным караулом. Из автоматов в воздух палили.

Степанида снова одна, точнее с дочкой, но без мужской поддержки.

Пришлось ей за двоих трудиться, чтобы дочку вырастить не хуже, чем в полных семьях.

Старалась, убиваясь, на двух, а то и на трёх работах, чтобы у дочурки всё было.

Сама в нужде половину жизни прожила, для родного ребёнка такого не хочет. Пусть уж хоть она счастливая будет.

Наглядеться на свою Верочку никак не могла.