Generation Икс - Дуглас Коупленд Страница 38

– Это ты там внизу, Энди?

– С Рождеством, пап. Все встали?

– Почти. Мать как раз мутузит Тайлера по животу. Что ты там делаешь?

– Это сюрприз. Обещай мне. Обещай мне, что вы не спуститесь еще пятнадцать минут. Мне нужно всего пятнадцать минут, чтобы все закончить.

– Не волнуйся. По меньшей мере столько времени Его Высочество затрачивает на то, чтобы сделать выбор между муссом и гелем.

– Обещаешь?

– Пятнадцать минут. Время пошло.

Вы когда-нибудь пытались зажечь тысячу свечей? На это требуется не так мало времени, как кажется. Используя в качестве трута обыкновенную белую столовую свечу и держа под ней блюдце, чтобы не накапать, я поджигаю свои драгоценные фитильки – частокол церковных свечек, отряды еврейских поминальных свечей и редкие колонны песочного цвета. Поджигая их, я чувствую, как воздух в комнате нагревается. Открываю окно, чтобы впустить кислород и холодный воздух. Я заканчиваю.

Вскоре присутствующие члены семьи Палмер – все трое – собираются наверху у лестницы.

– Ты готов, Энди? Мы идем, – кричит отец, и его голос перекрывает топот ног Тайлера, спускающегося по лестнице, и его бэк-вокал: «Новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи, новые лыжи…».

Мать говорит, что чувствует запах воска, но ее голос обрывается. Я понимаю, что они дошли до угла и уже видят масляный желтый отблеск огней, вырывающийся из гостиной. Они огибают угол.

– О боже… – произносит мама, когда они входят в комнату. Онемев, все трое медленно оглядывают обычно такую тоскливую гостиную, усыпанную трепещущими, живыми белыми огоньками – пламя охватило все поверхности; ослепительное недолговечное царство совершенного света. В мгновение ока мы освобождаемся от вульгарной силы тяжести; вступаем в область, где наши тела, как астронавты на орбите, могут проделывать акробатические трюки, под одобрительные аплодисменты лихорадочных, лижущих стены теней.

– Как Париж… – произносит отец (могу поспорить, он имеет в виду собор Парижской Богоматери), вдыхая воздух – горячий, даже обжигающий, таким, должно быть, становится воздух на пшеничном поле, где оставила выжженный круг летающая тарелка.

Я тоже смотрю на плоды своего труда. Мне по иному открывается старая комната, вспыхнувшая золотистым пламенем. Результат превзошел мои ожидания; свет безболезненно и мягко, как ацетиленом, прожигает в моем лбу дыры и вытягивает меня из моего тела. Он также, пусть на какое-то мгновение, открывает разнообразие форм нашего сегодняшнего бытия и этим жжет глаза членам моей семьи.

– Ой, Энди, – говорит, садясь, мать. – Знаешь, на что это похоже? На сон, который бывает у каждого – человек неожиданно обнаруживает в своем доме комнату, о существовании которой не догадывался. Едва увидев ее, он говорит себе: «Ну конечно, естественно, она всегда здесь была».

Отец с Тайлером усаживаются с симпатичной неуклюжестью людей, выигравших джек-пот в лотерее.

– Это видеоклип, Энди, – говорит Тайлер. – Ну просто видеоклип.

Есть лишь одна загвоздка.

Вскоре жизнь вернется в прежнее русло. Свечи медленно догорят, и возобновится обычная утренняя жизнь. Мама пойдет за кофейником; отец, чтобы предотвратить безумный ор сирены, отключит актинивое сердце противопожарной сигнализации; Тайлер опорожнит свой чулок и будет разворачивать подарки. («Новые лыжи! Ну теперь можно и умереть!»)

А у меня возникает чувство…

Я знаю, что наши эмоции, какими бы прекрасными они ни были, исчезают без следа, и виной тому – наша принадлежность к среднему классу.

Понимаете, когда принадлежишь к среднему классу, приходится мириться с тем, что история человечества тебя игнорирует. С тем, что она не борется за тебя и не испытывает к тебе жалости. Такова цена каждодневного покоя и уюта. Оттого все радости стерильны, а печали не вызывают сострадания.

И все мельчайшие проблески красоты, такие, как это утро, будут забыты, растворятся от времени, как оставленная под дождем видеопленка, и их быстро сменят тысячи безмолвно растущих деревьев.