Яснослышащий - Павел Крусанов Страница 38

Когда высаживали сержанта в Ясиноватой, Пёстрый, выпуская его с заднего сиденья, ласково улыбнулся, окатил своим неумолимым взглядом и напутствовал:

– Видишь, паря, сам всё рассказал. И яйца в эсбэу тебе крутить не пришлось.

Сержант, как от затрещины, втянул голову в плечи, побледнел и с оглядкой потрусил во дворы.

– Пусть побздит теперь, – сказал Пёстрый. – Находка для шпиона.

До Донецка было рукой подать.

* * *

Когда «шишига» добралась до места, уже смеркалось. Высадились у двухэтажного, недавней постройки здания, которое, судя по рябым стенам и нескольким выбитым стёклам в окнах, недавно попробовала на штык война. Некогда нарядная, а теперь пыльная и потрёпанная зелёная вывеска над козырьком у входа гласила: «ПриватБанк». «Шишига» подала задом к крыльцу, и мы принялись выгружать пожитки.

Местные разведчики занимали первый этаж, нам отвели большую комнату на втором. Здесь было зябко и темно – сверху, вместо светильников, свисали выдранные из подвесного потолка плети проводов.

Обустраивались сами, без указаний и команд – каждый делал что-то к общей пользе. Одни продолжали таскать ящики с БК, рюкзаки и коробки с сухим пайком, другие найденными где-то щитами с рекламой до одури выгодных займов заделывали выбитые окна. Водила Голец принёс из «шишиги» чемоданчик с инструментом и полезным дорожным хламом – в давние времена с такими чемоданчиками приходили на вызов сантехники, – достал патрон с вкрученной лампочкой, огляделся и принялся прилаживать его к свисающим с потолка плетям. Лампочка не загоралась. Сапёр Фергана, сунув по очереди в пару розеток зарядку телефона и выяснив, что электричества нет, отправился на поиски распределительного щита. Вскоре свет воссиял.

Фергана – родом из Горловки, потомственный горняк, в мирное время взрывал породу в открытых карьерах, теперь минировал отечество, чтоб не топтал народившийся фашист. Был ранен – рассказывал, как выжил: «Глаза прикрыл, так и спасся. А то бы – край. Известное дело – глаз много силы имеет: если бы посмотрел да взгляд мой увидали – тут разом и каюк».

Вскоре на офисном столе в зелёном, с языками копоти солдатском котелке уже шумела разогретая кипятильником вода, а рядом, заправленные чайными пакетами на нитках, выстроились кружки. Пока вода закипала, Пёстрый составил на оторванном от коробки с крупами куске картона график ночного дежурства и прикнопил его к стене над чайным столом. Быт налаживался.

Ночевать в финансовом учреждении мне ещё не доводилось. А случалось всякое – спал и в полуразбитых сельских халупах, и в протекающей палатке, и во дворе под каштаном, и на богатой даче начальника таможни, хозяин которой драпанул в Днепропетровск, и в подвале многоэтажки, и в пустом заводском цеху… А меньше месяца назад и вовсе провёл ночь на стылой мокрой земле под плащ-палаткой. Спать, впрочем, тогда не пришлось. Это была самая скверная ночь в моей жизни – батальонное начальство отправило разведгруппу в наблюдение к вражеским позициям. Моросил холодный дождь. По промёрзшей и размокшей земле местами ползком, а местами на карачках ещё засветло добрались до окраины посёлка и залегли в двухстах метрах от расположения правосеков. Подавать признаки жизни нельзя было ни при свете, ни в темноте – укропы следили за окрестностями в тепловизоры. Продрогли до хребтины, как грешники в ледяном мусульманском аду, – чтобы хоть как-то согреться, по трое сбивались под одной плащ-палаткой. Думаю, поднимись мы в рост, тепловизор не отличил бы нас от камня. Сутки стучали зубами, грызли сухой паёк, наблюдали за врагом, нужду справляли, отвалившись на бок. А те, с белым тризубом на красно-чёрном поле шевронов, спокойно бродили по сельской улице, разговаривали, смеялись, не подозревая, что каждый накрыт сеткой прицела, как капустница сачком… Вернувшись, едва отогрелись в бане с самогоном.

В коридоре вдоль стены стояли разобранные железные кровати и тут же – стопки матрацев. Собирать кровати не стали – занесли в комнату сетки, уложили на пол, сверху – матрац, и уже на него – пенку. Пёстрый как-то рассказывал: «Здесь многие сон теряют. Только глаза заведёшь, точно койку из-под тебя выдернут, летишь куда-то. Бывает, в ночь раз десять кричишь, как провалишься. Всё от войны, с перепугов разных. Такой сон не в отдых – мука одна». Не доверять товарищу не было причин, тем более что изредка иной боец и впрямь вскрикивал в ночи. Но из-под меня койку пока никто не выдёргивал – должно быть, мои перепуги ещё впереди. Зато теперь я часто ощущал то давнее, почти, казалось бы, забытое чувство опасности, которое некогда постоянно носил при себе. В юности это чувство не отпускает, потому что мужчина – это охотник и герой. И должен каждый день доказывать это. Но со временем, когда ты определился и доказал, когда добился того, чего оказался достоин – чувство опасности уходит. И вот оно вернулось. Вернулось и омолодило кровь.

Подготовив ложе, бросил на него спальник, рядом пристроил винтовку и разгрузку. Ложиться не стал – через сорок минут в паре с Набобом надо было заступать на дежурство. Пошёл гонять чаи…

Мы сменяли Фергану с Лукумом. Те отдежурили положенные полтора часа и уже позёвывали.

– Ну как? – прихлёбывая на ходу горячий чай из кружки, справился Набоб у сидящих на подоконнике в коридоре товарищей.

Свободную ладонь Набоб держал на ствольной коробке висящего поперёк широкой груди АК.

– Покой и воля, – заверил Лукум. – Местные – внизу на входе. Мы два обхода сделали, теперь тут кукуем. Обзор хороший.

Я посмотрел в окно. Брезентовый тент «шишиги» искрился изморозью – Голец отогнал машину от крыльца, чтобы оставить пространство перед входом открытым. Напротив банка через дорогу, обсаженную пирамидальными тополями, открывалась небольшая, очерченная по бокам рядами кустов, площадь, на которую фасадом выходило старое, красного кирпича, здание пожарной части с тремя большими гаражными воротами и возвышающейся с левого угла каланчой. Окна в каланче были темны, но лампочка над крыльцом горела. Перед пожаркой стояли две легковушки. У обеих были открыты багажники. Сухопарый мужчина и полная немолодая женщина, весело переговариваясь, перекладывали из одной машины в другую какие-то не очень тяжёлые мешки. Справа от пожарной части прожектор высвечивал стройплощадку с недостроенным многоквартирным домом, зияющим двумя рядами пустых оконных проёмов, и мёртвым башенным краном. Слева темнели очертания частных домов с палисадниками. Ветви тополей качались на ветру. Небо над городком тонуло в сливовой черноте – шипы звёзд по самое жало были залиты этой густой патокой.

Фергана с Лукумом, должно быть, уже сопели в коконах спальников. Одному снились карьеры и терриконы, другому – Псковский кремль над излучиной Великой.

Кружка Набоба опустела.

– Выскочили из-за дома – слева Пёстрый, справа Безмен, – рассказывал Набоб. – Бежим, кричим, упали за бугром каким-то. Кругом пуля визжит. Вскочили, опять бежим. Пёстрый чешет рядом, а Безмена нет… И чего они от нас драпанули? Сумерки – наверно, целый взвод углядели, а нас двое. Добежали до школы. Менял рожок за рожком, орал, лиц не видел – в глазах туман белый. Отбили школу. Глотку сорвал – три дня хрипел. А Безмена убили…