Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - Ханна Бренчер Страница 38

В какой-то момент вечера я отключилась, скорчившись возле унитаза, лежа щекой на кафельном полу. И внезапно проснулась от воплей:

– Я ТЯ ГРОХНУ! А НУ ВЫХОДИ ЩАС ЖЕ!

Вопли проникали через открытое окошко ванной комнаты и постепенно набирали силу. Я слышала грохот ударов. Громкий стук. Звон разбитого стекла. Я не могла сдвинуться с места. Просто лежала на полу и думала: неужели моей жизни и впрямь пришел конец? Неужели она так и закончится? Неужели конец света настанет сегодня, в канун Благодарения 2010 года? Кто-то ворвется в наш дом и всех нас прикончит? Я не представляла, который час. Вопли продолжались.

– ХУАН, ВЫХОДИ!

Крики мужчины стали громче. Он выкликал Хуана.

Нет. Нет. Нет, думала я, пытаясь опереться на руки и сесть. Белые стены водили вокруг меня хороводы. Я медленно выползла из ванной в ближайшую к улице комнату, чтобы разглядеть то, что творилось снаружи.

Мужчина кричал, задрав голову к окну квартиры, где жил Хуан. Он то и дело дергал дверь сбоку от парикмахерской, ту, что вела на второй этаж, распахивал ее и вбегал внутрь, но тут же снова выскакивал. Он орал, вызывая Хуана. Он грозился убить того самого мужчину, который только что доказал мне, что рыцарство еще не умерло, вызвавшись прийти и позаботиться обо мне.

Нет, нет. Не может быть, чтобы это было на самом деле. Это, должно быть, сон. Это сон, навеянный «Фор Локо». Я поползла обратно к унитазу. Меня снова тошнило. Грохот продолжался. Я вернулась к окну. У того мужчины было что-то зажато в руке. Он прижал кого-то к стене и бил его. Однако этот второй был не Хуан. Вопли доносились еще минут пятнадцать. Я снова ушла к унитазу. Непрекращающаяся брань летела сквозь окно.

Это на самом деле происходит? Может быть, нет. Может быть, у меня галлюцинации. Я чувствовала, что не сплю. Я знала, что бодрствую.

Вот оно, думала я. К утру парикмахер будет мертв. Я кое-как выживу. Будет День благодарения. Мы сядем за стол пировать гигантской индейкой, и внизу у входной двери раздастся громкий стук. Это будет полиция. С наручниками. Приедет, чтобы отвезти меня в тюрьму, поскольку я окажусь последней, кто общался с Хуаном, а ведь я так и не позвонила копам. Вот и все. Я так долго старалась быть хорошей! Я не думала, что это так кончится.

И всегда в подобные моменты – например, когда симпатичного парикмахера с другой стороны улицы убивают, а твои внутренности опустошены гуараной, – ты начинаешь бормотать в потолок слова, которые похожи во тьме на молитвы.

Именно в такие моменты ты, избегавшая Бога или поступавшая так, будто Он тебе не нужен, обнаруживаешь, что ползешь обратно в жалких попытках завладеть Его вниманием. Ты внезапно оказываешься слаба, и тебе нужно убедить себя, что ты не одна на полу ванной комнаты.

Бог… сэр… Бог… мистер Бог…

Ванная была безмолвна и все еще вращалась. Я прикрыла глаза, чтобы защитить их от яркого света.

Отец… Папа? Папочка? Бог… Просто Бог… Ты там, наверху? Надеюсь, что Ты там. Я знаю, люди говорят, что Ты всегда там, наверху, но я не всегда Тебя ощущаю… И я пойму, если Ты меня проигнорируешь… Не мог бы Ты, пожалуйста… э-э… подать какой-нибудь знак? Заставить лампы мигнуть или сделать еще что-нибудь необычное, чтобы доказать мне, что Ты там есть?

Ничего.

Ладно… Значит, Ты там. Давай от этого и плясать. План Б. Ты и я. Прости. Полагаю, мне надо сказать «прости»? А мне не хочется извиняться, потому что в данный момент я ощущаю себя ужасающе правой и думаю, что все, что было у меня внутри, оказалось в унитазе. И хочу извиниться, потому что Тебе, наверное, стыдно. Потому что я, наверное, Тебя опозорила. Потому что я вроде как… Твое дитя.

Честно говоря, мне часто бывает стыдно за ту женщину, чей ребенок закатывает буйную истерику в ресторане. Меня так и корчит – от стыда за нее. Так что я не могу даже примерно представить себе, что должен чувствовать Бог с его миллиардами и миллиардами детей, позорящими себя повсюду. Думаю, будь я на Его месте, я бы остановила всю историю Творения. Я бы перевязала Еве трубы с самого начала и сказала своим глупеньким детям джунглей в фиговых листках вместо одежды: «Вы не в состоянии даже не жрать плодов с одного-единственного дерева в Эдеме? Да я даже видеть не хочу, что натворит ваша популяция, похотливые позорники, в Мичигане, Китае и Канаде».

Моя торговля с Богом продолжалась.

Я чувствую себя ужасно, просто ужасно. И понимаю, что «Фор Локо», вероятно, дьявольское зелье. До меня дошло. Это было глупо. Но просто позволь мне выжить. Не заставляй меня снова блевать. Пожалуйста! Я буду перед Тобой в долгу. Вечном. Такое больше не повторится.

Я думала обо всех тех обещаниях, которые могла Ему дать. Я открою суповую кухню. Сделаю поперек лба наколку «Восхитительное милосердие». Продам всю свою собственность… нет, погоди-ка, лучше я все раздам. Стану монашкой. Сделаю все, чего Он от меня захочет. Только бы это ощущение исчезло.

Какая-то часть меня была готова к тому, что утром я не найду своих канцелярских принадлежностей и просьб о письмах в почтовом ящике. Это стало бы подтверждением, что мне представился шанс заниматься действительно замечательным делом, а я его профукала и уничтожила. Сама пустота этого момента была достаточным наказанием.

Я чувствовала свою вину за все. Это было похоже на опасную смесь из одной чашки неповиновения Богу, половины чашки Его разочарованности мною и щепотки моих сомнений в том, что Он действительно есть. Эта смесь перемешивалась, взбалтывалась в пену и посыпалась сверху толстым слоем страха: Что, если Ты махнешь на меня рукой, Бог? Что, если Ты в это самое мгновение глядишь на меня и говоришь: «Думаешь, я стану тебя использовать? Да за что Мне хотя бы просто любить такую мелочь, как ты?»

Единственный другой случай, когда я так же беспомощно лежала на полу, был летом между моим первым и вторым курсом в колледже. Я тогда не искала Бога. Я провела весь год, стараясь сыграть роль Бога в собственной жизни и сохранить четырехлетние отношения, вырвавшиеся из-под власти двух детей. Мы с моим бойфрендом наконец достигли той точки, в которой «прощай» означает то, что должно означать. Вдруг приходится вкладывать все свое существо в это слово, потому что обоих убивает идея заново собрать все разрозненные кусочки в единое целое. И поэтому «прощай» должно значить нечто большее, чем быстрый взмах руки и поцелуй, который поможет продержаться до завтра. «Прощай» должно значить, что ты забываешь вкус его гигиенического бальзама для губ.

У меня и моей лучшей подруги случились такие расставания на одной и той же неделе. Внезапно у нас обеих от «мы» остались только «я». Мы не целовали на ночь своих любимых. Мы не ждали звонка в конце вечера, чтобы поговорить о том, как прошел день. Мы привыкали к факту, что нужна только доля секунды для того, чтобы из двух людей остался один.

Помню, я была рядом с ней после того, как это случилось. Мы встретились, чтобы поговорить, а в конце концов оказались лежащими на полу в танцевальной студии в ее квартире на первом этаже. Нам особо не о чем было говорить. Мы просто лежали. Горячие слезы катились по нашим щекам. У меня на груди точно лежал груз. Словно не было никакого способа смыть с себя боль от тоски по тому, кого любила. Я могла бы изменить это или сделать лучше, думала я про себя. Он бы принял меня обратно. Он бы принял меня обратно.