Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий Страница 38

Вишня обладала удивительным свойством не надоедать – подобно семечкам, ее можно было есть бесконечно. Мы с Лоськой погружались в ветви вишневого дерева, как пара осторожных китов – в теплое шуршащее море, и ягоды волшебным планктоном сами вплывали в наши жадно разверстые пасти. Вишневый сок окрашивал черным наши губы и языки, бурлил в наших венах, и мы целовались по ходу дела, передавая друг другу изо рта в рот пьянящую вишневую плоть, вишневую кровь, вишневое счастье.

Потом, устав стоять, мы садились на скамью где-нибудь поблизости и продолжали вкушать горьковато-сладкий вишневый вкус, смакуя его в каждом своем поцелуе. Мы любили друг друга и мы говорили, говорили и любили, говорили и тихо плыли в вишневом заплыве своей любви, огромные и нежные киты шуршащего ночного моря. Кто мог помешать нам, кто мог тронуть нас, таких больших и сильных, пропитанных упругой силой вишневого сока?

О чем мы говорили? Мы строили планы – фантастические и реальные, ближние и долгосрочные, практичные и захватывающие дух. Это увлекательное занятие появилось в наших отношениях совсем недавно. Сначала я удивлялась, отчего мы не уделяли ему достаточно времени прежде, но потом поняла, что это просто новый этап. Ведь когда любовь еще только зарождается и позже, когда она набирает силу и еще позже, когда становится ясно, что для нее уже нет ни границ, ни препятствий, – во все эти моменты влюбленным просто не до слов. Они так поражены происходящим, что буквально лишаются дара речи. Но вот это чувство проходит, и необходимо чем-то занять образовавшуюся пустоту.

Кто-то может испугаться, решив, что прошла любовь, но это не так: прошло всего лишь первоначальное изумление. Конечно, жаль и его – уж больно чистым и сверкающим лучом пронзало оно оцепеневшую от счастья душу, но ничего не поделаешь: когда-нибудь кончается подъем даже на самую высокую вершину. Если что-то и тревожит, так это пустота – тут-то на помощь и приходят слова. Так думала я, слушая обычно молчаливого Лоську: там, на укромных скамейках под черно-вишневым небом он демонстрировал настоящие чудеса красноречия. Такие мысли мелькали у меня в голове, когда я прислушивалась к неудержимым потокам слов, которые изливались из меня самой – до этого я тоже не замечала за собой склонности к строительству воздушных замков.

Мы подсчитывали еще не заработанные Лоськой деньги – не из-за самих денег: плевать нам было на все и всяческие деньги – а потому, что деньги символизировали нашу будущую поездку на взморье, вдвоем, как во французском кино. Мы обсуждали, у кого можно будет одолжить паспорта, чтобы получить номер в гостинице, – ведь неженатых не поселят в одну комнату. Мы прикидывали, что лучше – Юрмала или Паланга, Рига или Таллин, – а затем, так и не решив окончательно этого вопроса, переходили к выбору имени для нашего будущего ребенка.

Последнее автоматически предполагало свадьбу или, по крайней мере, подачу заявления в ЗАГС, поэтому, можно сказать, что мы вели себя так, будто речь идет о деле решенном. Несколько смущало меня лишь то, что я пока так и не услышала от Лоськи формального предложения выйти за него замуж. Пока. Ну да, опять «пока». Впрочем, я не сомневалась в том, что мой любимый немедленно произнесет нужные слова, как только я решу слегка надавить в этом направлении. Просто я пока не надавливала. Зачем? Нам было и без того хорошо в нашем вишневом говорливом раю, а лучшее – враг хорошего. Кроме того, до возвращения в Питер оставалась еще уйма времени. В общем, все обстоятельства складывались не в пользу того, чтобы излишне форсировать события.

И все же, все же… – что скрывать, я чувствовала бы себя намного лучше, если бы Лоська сел на крючок сам, без какой-либо предварительной подкормки, наживки, подсекания, вываживания на подсачник и прочих рыбацких хитростей с моей стороны. Но Лоська есть Лоська.

Олька Костырева, с которой я поделилась своими сомнениями, в ответ лишь замахала руками:

– Ну, ты даешь, подруга! Очнись и протри глаза. Не требуй от своего жеребчика невозможного. Мужчины, знаешь ли, меньше всего похожи на ополоумевших лещей, которые сами запрыгивают к тебе в лодку. В постель – пожалуйста, а в лодку – хрена лысого!

Я послушно кивнула. Уж кто-то, а Ольга имела немалое представление о предмете разговора.

– Я еще вот о чем думаю, Оль. Мы с ним как-то много стали разговаривать. Раньше такого не было. Это всегда так?

– Разговаривать? – удивилась она. – О чем?

– Обо всем. Ну, не обо всем вообще, а о обо всем, что нас с ним касается. Как потом в Юрмалу поедем, где жить будем… Даже как ребенка назовем.

Ольга смотрела на меня во все глаза.

– Ну и здорово. А что тебя смущает?

– Не знаю, – сказала я, пожимая плечами. – Потому и спрашиваю. Мне иногда кажется, что это такая стадия. Что сначала и слов не надо, а потом вот как сейчас, а дальше… – а черт его знает, как там дальше. Тут ведь вот что: если отношения не остаются, а все время меняются, то это ведь плохо. Или нет? Если всё меняется, то может ведь и вообще когда-то закончиться, правда? У тебя вот как с этим было?

Она помолчала, задумчиво качая головой. Мы сидели на ящиках в своем огуречном цеху. Вокруг в больших чанах громоздились чисто вымытые огурцы, сияли свежей зеленью укроп и петрушка, белели в картонных коробках головки прошлогоднего чеснока. Не завезли только банок. Обычная история. По этой причине все мирно покуривали, за исключением немцев, которые под руководством Труди перетаскивали кучу ботвы из одного конца двора в другой.

– Счастливая ты, Саня, – проговорила наконец Ольга.

– Чего это ты вдруг?

– Да ничего… – она махнула рукой. – Ты вот говоришь – стадии, этапы… А я никогда до этого не доходила – до разговоров этих. Со мной всё на первом этапе заканчивается, на бессловесном. Да и в этом уже никакой новизны. Когда-то волнение это было, а сейчас… ну их всех, гадов…

– Брось, – сказала я. – Уж тебе-то жаловаться…

Ольга придавила догоревшую до фильтра сигарету и тут же закурила новую.

– Кончай, Саня, ну сколько можно с этим «уж тебе-то»? Ко мне тут, знаешь, товарищ комиссар Миронов пристает. Перешел к активным боевым действиям… – Ольга горько усмехнулась. – Вчера вечером улучил момент, прижал на лестнице. Я из умывальной шла после душа. Пойдем, говорит, ко мне, у меня коньячок есть, шоколадка, музыку поставим… Неужели, говорит, никто тут не хочет комиссарского тела? Тьфу, козел! И руки свои тянет поганые прямо мне под халат. Пусти, говорю. Не пускает…

– Вот сволочь!

– Ага, – кивнула она. – Сволочь.

– Ну, а дальше?

– А что дальше? – пожала плечами Ольга. – Дальше – больше. Оттолкнула раз, оттолкнула другой. Потом кто-то внизу на площадку вышел, я и вырвалась. Иду к нам в комнату, а он следом, идет и шипит, так, чтобы только я слышала. Ты, шипит, из себя недотрогу-то не строй. Тут все знают, что ты даешь. И мне дашь, не переломишься. Лучше, говорит, добром иди… тебе понравится. Вот такие у меня, Санечка, разговоры. Такой этап…