Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу - Алекс Капю Страница 38

На последнем рабочем этапе процесс искусственного старения завершался: слишком безупречным статуэткам богинь со змеями наносили мелкие повреждения прицельными ударами молотка. Большей частью откалывали руку или дробили голень, ударов по голове старались избегать, потому что богинь без головы или с разбитым лицом дорого не продашь. Но если на рынке все же иногда появлялась фигурка с испорченным лицом, специалисты считали ее надежным доказательством аутентичности, поскольку такое снижающее ценность повреждение едва ли могло быть делом рук фальсификатора.

Два десятка лет дворец царя Миноса, словно магнит, притягивал к себе мировую археологическую общественность. Артур Эванс был посвящен королевой Викторией в рыцари, Эмиль Жильерон заработал на своих иллюстрациях и копиях больше денег, чем когда-либо зарабатывали его предшественники, зарисовывавшие античные находки. Жены британских миллионеров, немецкие стальные бароны или американские киноактеры, совершая круизы по Средиземному морю, обязательно посещали Кносс. Тогда Артур Эванс устраивал им экскурсию по дворцу и угощал обедом на террасе виллы «Ариадна», а когда в конце долгого жаркого дня опускались сумерки, иным казалось, будто на широкой дворцовой лестнице вот-вот появится увенчанная плюмажем богиня со змеями или царь Минос собственной персоной. Образ был настолько заманчивый, что американская танцовщица Айседора Дункан просто не могла не исполнить на этой лестнице среди черно-терракотовых колонн импровизированный минойско-микенский храмовый танец, босиком, в развевающихся одеждах.

Все это разом кончилось, когда 4 ноября 1922 года в тысяче километров к югу от Кносса британский археолог Говард Картер отыскал в Долине Царей гробницу Тутанхамона. Яхты миллионеров внезапно отправились уже не на Крит, а в Египет. Теперь всем хотелось увидеть золотую посмертную маску и обрамленные ляпис-лазурью глаза, саркофаг из чистого золота и многочисленные золоченые саркофаги, золотой трон и изваяния двух стражей. По всему миру музеи, газеты и университеты охватила египтомания, которая будет продолжаться много лет. В полном же забвении дворец царя Миноса оказался, когда в Месопотамии другой британец, по имени Леонард Вулли, открыл библейский город Ур, который был на тысячу лет старше Кносса, а вдобавок изобиловал клинописными глиняными табличками, позволявшими сделать вывод, что еще шумерским школьникам приходилось решать задачки на квадратные и кубические корни.

Такое падение значимости очень обеспокоило Артура Эванса, ведь он всю жизнь мечтал когда-нибудь найти в Кноссе усыпальницу царя Миноса, а возможно, даже его библиотеку. Долгие годы он потратил на поиски, расширяя территорию раскопок вокруг Кносса, вдоль и поперек, вниз и вверх объездил в деревянном седле на осле весь гористый остров вплоть до южного побережья и обратно, разыскивая царскую гробницу, заползал в несчетные пещеры, наведался на каждый крохотный островок у скалистых берегов.

После большого землетрясения 1926 года эти поездки стали редкостью, бремя лет давало себя знать. Все реже он приезжал из Англии на Крит, все чаще проводил целые годы в Оксфордшире, в своей сельской усадьбе Юлбери. Однако в марте 1931 года, когда он незадолго до своего восьмидесятилетия вновь проверял, все ли в порядке в Кноссе, Николай Полакис, священник из Фортебы, предложил ему купить огромный перстень-печатку из массивного золота, который, играя в винограднике, якобы нашел крестьянский мальчик Михаил Пападакис. Одна из версий истории сообщала, что перстень, сверкая, выглядывал из земли, другая – что он висел на стебле только что проклюнувшегося из земли растения.

На перстне была выгравирована царственно прямая фигура в лодке, похожей на морского конька, а направлялась лодка меж двумя стенами к холму с оливковой рощей или виноградником, на вершине которого стояла постройка с колоннами – то ли небольшой храм, то ли гробница. Артур Эванс писал, что с первого взгляда уверился в подлинности перстня, поскольку мотивы гравировки были хорошо ему знакомы по кносским фрескам, к тому же солидный вес литого перстня – двадцать семь граммов – наводил на мысль, что принадлежал он особе царской крови. Покупка не состоялась, так как священник запросил аж двадцать миллионов драхм, однако он бесплатно и точно описал Артуру Эвансу место находки.

В начале апреля 1931 года Эванс с небольшой группой рабочих отправился к означенному месту в винограднике, в трех километрах к югу от Кносса. Там он обнаружил маленькое греческое кладбище, а под ним – большую, по-видимому минойскую постройку; после нескольких дней раскопок выяснилось, что это храм с колоннадой, мощеным передним двором и подземным склепом с красными стенами и синим потолком.

Артур Эванс пришел в восторг. Такой большой гробницы он на Крите до сих пор не видел. Правда, склеп был без украшений и пустой, но это не внушило ему сомнений, напротив, укрепило уверенность, что перед ним действительно подлинная гробница в память царя Миноса. Ведь, как известно, в погоне за сбежавшим Дедалом Минос добрался морем до Сицилии, а там был убит и похоронен, поэтому останки его не могли находиться на Крите. А стало быть, пустота погребальной камеры таким образом доказывала или, по крайней мере, указывала, что гробница действительно сооружена для царя Миноса.

Золотой перстень, который вывел Артура Эванса на след царской гробницы и с тех пор известен в археологии как перстень царя Миноса, приобрел Государственный музей в Кандии, однако позднее был признан фальшивкой и возвращен священнику, тот якобы отдал его на хранение жене, а она якобы где-то его закопала и, к сожалению, впоследствии забыла, в каком месте, – правда, Эмиль Жильерон успел зарисовать перстень и сфотографировать, а затем изготовил в своей мастерской лично для Артура Эванса копию, прямо-таки идентичную утраченной оригинальной подделке.

Потом перстень царя Миноса надолго окружило молчание, пока восемьдесят лет спустя внук священника Полакиса не явился в музей Гераклиона и не сообщил, что перстень объявился вновь. Директор музея приобрел его за неизвестную сумму, и с 2002 года он выставлен на видном месте в постоянной экспозиции.

* * *

По возвращении в Калифорнию Феликс Блох за несколько дней записал свою теорию магнетизма нейтронов. Он долго вынашивал эту идею, и теперь она сложилась четко и ясно. Борения, сомнения и решения последних лет вдруг отошли далеко в прошлое, словно ими терзался кто-то другой. В июле 1936 года его работа была опубликована в «Физикал ревью» и произвела сенсацию, Бор и Гейзенберг прислали письма с поздравлениями. Однако для самого Феликса магнетизм нейтронов уже ничего не значил; он даже удивлялся, что мог так долго ломать над ним голову. Теперь, изложенная на бумаге, идея казалась ему банальной и пустяковой, в том числе и оттого, что никто ее не поймет, кроме нескольких чудаков вроде его самого.

Вообще, атомная физика по причине своей бессмысленности и бесцельности, хотя именно за это он некогда ее полюбил, стала ему безразлична. Перед лицом катастрофы, грозившей захлестнуть весь мир, он считал тщеславным и прямо-таки неприличным тратить время на самодовольные интроспекции. Ночами, лежа без сна в своем холостяцком бунгало и слушая вой койотов, доносившийся с холмов Футхиллс, он чувствовал себя чужим и бесполезным, потому что не делал в своей жизни ничего толкового, не имел друга и не мог поддержать близких на родине. Поездка в Европу послужила только улучшению собственного самочувствия, людям в беде он не помог. Он стыдился месяцев, проведенных в безделье в цюрихской детской кровати и у материна кухонного стола, стыдился последних десяти лет жизни, растраченных без пользы для общества.