Вино одиночества - Ирен Немировски Страница 38

Прошла неделя, в течение которой Элен удавалось избегать Макса, но из-за Беллы и по странному капризу судьбы их жизни были слишком тесно переплетены. Она уже скучала по нему. Особенно когда в девять или десять часов они дожидались Кароля к ужину, вечер казался нескончаемым, и Элен было так грустно, что она невольно сожалела о Максе. Сидя на стуле, поджав под себя ноги, она рассеянно черкала карандашом по расшатанному письменному столу в стиле Людовика XV, ножки которого когда-то украшали золотые когти; сверху слышались нетерпеливые шаги дворецкого. В ее сердце жило слишком много воспоминаний...

В один из вечеров мадам Кароль с телефоном в руке вихрем пронеслась через комнату, где сидела Элен; за ней, спотыкаясь о телефонный шнур, семенила горничная с полным ртом булавок и пыталась на ходу подколоть подол ее платья; следом шла вторая служанка, держа открытую шкатулку с украшениями.

Элен услышала, что ее мать звонила Максу. Разговаривая, она одновременно пыталась надеть бриллиантовые сережки, которые то и дело падали у нее из рук и катились по полу; она говорила по-русски, время от времени прерываясь, видимо, вспоминая, что Элен находилась в соседней комнате, затем снова забывалась и умоляла:

— Приходите, приходите... Вы ведь обещали, что пойдете со мной сегодня вечером... Его нет, я так одинока, Макс... Сжальтесь надо мной...

Положив трубку, она несколько мгновений стояла, машинально ломая руки. Все кончено... он больше не любит ее... Белла лихорадочно перебирала в памяти лица женщин, которые могли украсть его... Она ему наскучила...

«Раньше после ссоры он всегда возвращался ко мне, покорный и нежный. Раньше... всего лишь год назад... а сейчас... ах! Я чувствую, что его переманила другая женщина, — в отчаянии размышляла она, — что же со мной станет без него?»

Белла, все это время хранившая верность Максу, теперь думала с горькой обидой:

«Мои последние годы... Я не хочу подавать виду, я хорохорюсь, но я прекрасно понимаю, что для меня все кончено, молодость и любовь прошли... Остаются только приключения за деньги, альфонсы, мальчишки на содержании, что годятся тебе в сыновья и высмеивают тебя за спиной, — думала она, вспоминая то одну, то другую подругу, что держали на поводке, словно пекинесов, смазливых мальчиков. — Или отказаться от всего... просто быть старой женщиной...

— Ах нет, нет, никогда, никогда в жизни!.. Я не могу отказаться от любви, это невозможно, — бормотала она, привычно вытирая слезы, капающие на ее жемчужное колье.

«Он одевает меня, точно куклу, — подумала она, услышав, как отворилась дверь, и узнав шаги мужа в соседней комнате, — но мне это не нужно, и вообще, мне так скучно, смертельно скучно... Для чего жить, если в жизни нет мужчины, нет молодого красивого любовника?.. Женщины, утверждающие, что им хорошо без любви, — или глупы, или невежды, или лицемерки...»

— Любовь нужна мне как воздух, — лихорадочно проговорила она, глядя в зеркало на свое искаженное лицо, — если бы они только знали, как я безжалостна и беспощадна к себе, потому что умею смотреть правде в глаза.

Пришло время ужина. Зал без единого окна служил им столовой, где царили торжественная прохлада и синеватая тень; на лепнине из искусственного мрамора копилась пыль.

Это была имитация мраморного королевства; ковер с черными и белыми квадратами напоминал мощенный плиткой пол; искусственные цветы стояли в мраморных вазах, распространяя легкий, но едкий запах пыли; внутри искусственных фруктов из гипса горели электрические лампочки; от прикосновений к мраморному столу, покрытому кружевной скатертью, леденели пальцы. Кароль ужинал с суетливой поспешностью; он глотал все подряд, не глядя и не пробуя, вместе с таблетками, которыми его пичкали и благодаря которым он надеялся прожить без свежего воздуха и отдыха. Элен смотрела на него со смутной жалостью: он еще больше похудел, но стал даже красивее, чем прежде.

Его внутреннее пламя, страстное воодушевление отбрасывали свои последние, самые яркие отблески. На бледном измученном лице отца сверкали почти невыносимым пронзительным блеском красивые грустные глаза с желтоватым оттенком. Он то и дело щелкал худыми пальцами, приговаривая:

— Быстрее, подавайте быстрее...

— Ты опять уходишь на весь вечер? — вздохнула Белла.

— У меня деловая встреча... Но ты ведь тоже уходишь, — сказал он, посмотрев на нее.

Она покачала головой:

— Нет. — И тут же продолжила плаксивым, раздраженным голосом: — Я все время одна. Мы живем какой-то безумной жизнью. Я самая несчастная женщина на свете. Меня всегда использовали.

Он ничего не отвечал и слушал жену вполуха, поскольку за двадцать лет супружеской жизни привык к ее жалобам.

Однако в тот вечер Элен находила весьма трогательной эту стареющую, скандальную женщину, которая никогда не обращала к ней свой взгляд, словно не могла видеть ее молодое лицо. Мать грустно водила по скатерти красивыми обнаженными руками, унизанными браслетами. Ее лицо было нарумянено, напудрено и намазано кремом, но казалось, что кожа увядала изнутри, утрачивала свою былую гладкость и розоватую белизну, выдавая возраст; при этом фигура ее оставалась на удивление стройной, а грудь высокой и упругой.

Элен повернулась к отцу:

— Папа, папочка, дорогой, останься дома, посмотри на себя... Ты так измучен...

Кароль лишь пожал плечами, но она не отставала, а Белла снова принялась жаловаться. Он раздраженно воскликнул:

— К черту этих женщин!

Элен замолчала, ее глаза наполнились слезами — ей было обидно, что он отмахивался от нее и, хуже того, — ставил ее рядом с матерью.

«Неужели он не видит, что я люблю его?» — с грустью думала она.

Но он не видел ничего, кроме зеленого сукна, на которое в ту же ночь бросит целое состояние.

«Нет, — подумала Элен, — отказаться от Макса, от игры не так-то просто...»

На следующий день они внезапно собрались в Биарриц; Элен не смогла придумать отговорок, чтобы остаться в Париже; впрочем, с ней до сих пор обращались, как с маленькой, а распоряжения взрослых не обсуждались; Макс ехал с ними.

Утром, во время остановки в Блуа, он позвал ее, пока Белла спала. Он купил ей первые вишни с лотка уличного торговца на маленькой улочке, залитой розовым солнечным светом; покрытые серебристой росой ягоды были еще холодные и терпкие, словно капельки ледяного ликера. Он смотрел на нее с желанием и нежностью: