Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб Страница 38

А потом я подошла к этому каменному дедуле, забыла, как его, не то Гвидо Зебра, не то Гезелль — да мне по фигу, только Норе интересны имена мертвецов, — и присела на каменный пьедестал. Я должна прочитать это еще раз, слово в слово, чтобы никто не мешал. Но сначала покурить. Открыла ее сумку, достала сигареты, зажигалку. Тут одной сигаретой не обойдешься. Черт, что будет с моими легкими, я точно помру от рака, Ма меня часто этим пугала. Но что бы она сказала, если бы узнала… Но минуточку, стоп, стоп.

Рано радуешься, Додо Шульц, ну что ты за идиотка! Предположим, эта бумажка имеет законную силу, хотя откуда мне знать, как должна выглядеть Последняя Воля. Но что мне за радость, если она завещает мне все свое имущество? Ведь прежде она должна умереть. Моя самая лучшая подруга! Моя Клер!

Нора

Да, отойдя от телефона, я по-настоящему разозлилась. Ну и пусть. По крайней мере, спортивные тапочки при мне, и мне ничего не стоит пройти через весь город и добраться до Либфрауенкирхе. Знать не желаю, чем так заняты Додо и Клер. Могли бы, между прочим, поставить меня в известность! Но, видимо, мое общество значит для них слишком мало. Фиалки я поставила в стаканчик для зубных щеток. Надеюсь, они не увянут сразу в этой духоте.

Ну да, я позвонила не вовремя. Кому какое дело, одиноко мне или нет. Но ничего, скоро я перестану донимать всех своими звонками и мешать продуктивной работе конторы. Скоро мое одиночество достигнет такой степени, что мне останется одно — самой залезть в петлю. Ладно, главное, что у Ахима и детей все нормально, во всяком случае, Мириам не пропускает уроки фортепиано, а Даниель получил по математике «четыре и три десятых», при его лени это настоящее чудо, впрочем, что тут удивляться, я-то знаю, сколько сил на это положила!

Что меня действительно беспокоит, так это его замкнутость. Он скрытен, никогда не делится своими проблемами ни со мной, ни с Ахимом, никогда не слушает наших советов. Подозреваю, что у него давно есть девица, наверное, такая же юная, как он, и, может, мне следовало дать ему понять, что я ничего не имею против, это гораздо лучше, чем тайком разглядывать порнуху, вроде тех мерзких журналов, что я случайно нашла в гараже. С другой стороны, иногда меня охватывают сомнения: а вдруг его больше интересуют представители его пола. Но здесь я бессильна. Само наше общество здесь бессильно. Вспомнить только о скандалах, которые устраивают некоторые люди, расположенные к гомосексуализму.

Для матери Додо это, конечно, было нелегко — сначала потерять своего органиста, а потом, узнать, что сын у тебя — голубой. Но, может, Хартмут потому и стал гомиком, что не имел перед глазами отцовского примера, кто знает. Hinterlader [28]— так их называл Папашка, и ребенком я не понимала, что это значит.

Правда, Додо немного просветила меня в этой области. Помню, мы возвращались домой с каких-то соревнований, со спортплощадки, шли через лес. Додо, разумеется, удостоилась очередной грамоты, ее так и распирало от гордости, а у меня, как всегда, результаты были скромные, никогда мне не удавалось зашвырнуть этот мячик больше чем на девятнадцать метров, хотя она много раз пыталась показать мне, как надо кидать. Возле церкви Христа в зарослях кустарника валялось что-то красное, длинное и кровавое, и Додо сказала, что это женские тряпки: перед тем как заполучить ребенка, все женщины истекают кровью.

Я никогда не слышала ни о чем подобном. Это открытие настолько меня ошарашило, что я сразу заторопилась домой, сказала, меня срочно ждут. Она, как всегда, мне поверила, потому что считала, что мои Папашка с Мамулей — сущие надсмотрщики, а я у них вроде рабыни. У самой Додо все было совсем не так, после школы они с Хартмутом могли делать что душе угодно, да еще и уроки прогуливали, и ничего им за это не было. Хартмут еще в младших классах виртуозно овладел одним фокусом: призвав на помощь фантазию, печатал на пишущей машинке фрау Шульц объяснительные записки, а потом, не моргнув глазом, подмахивал внизу закорючкой — я сама много раз видела, как он это делал.

Я хотела убежать, но Додо схватила палку, нацепила на нее окровавленную штуку, догнала меня и стала тыкать мне ею под нос. «И у тебя будет так же, — кричала она. — У всех девочек так бывает, когда они становятся женщинами. Не веришь? Спроси свою Мамулю!» Никогда этого не забуду.

Я бегала от нее вокруг церкви, потому что думала, что Иисус защитит меня, но она все гналась за мной. И выкрикивала, торжествуя, ужасные вещи; сейчас это может показаться смешным, но тогда мне было страшно: мужчина просовывает свой конец в женщину, а он твердый и большой, а потом его семя течет в живот женщины, и от этого бывают дети, которые вылезают у женщины между ног, из дырки, где пипка. Но еще больше меня напугало, когда она заорала, что у меня под мышками и вокруг пипки вырастут волосы, курчавые, кричала Додо, совсем не такие, как моя прическа «Порыв ветра», а как шерсть у Сталина, овчарки нашего учителя краеведения. Незадолго до этого его уволили из школы, потому что стало известно, что он коммунист. Нам было по семь или восемь лет, в школе ни о каких уроках полового воспитания тогда и не слыхивали, да и от родителей вразумительных объяснений было не дождаться, исключая, может быть, фрау Шульц. Я, разумеется, никогда не видела голыми ни Папашку, ни Мамулю, никому из нас и в голову бы пришло показаться друг другу без одежды. Я вообще никогда не видела взрослых обнаженными, кроме Адама и Евы на картинах, да и те стояли, прикрывшись фиговыми листочками. Они прикрывали особые места, которые Мамуля велела содержать в чистоте и о которых нельзя было ни упоминать, ни тем более демонстрировать их — это я запомнила. И что у мальчиков есть кое-что, чего нет у девочек, это я тоже знала, но Додо была первым человеком в моей жизни, который говорил об этом открыто, — о том, что происходит с этим самым концом и каких последствий от этого ждать.

Если подумать, она всегда слишком прямолинейно выражала свое мнение. Пожалуй, мне стоит последовать ее примеру — для большей ясности. Поговорю начистоту с ними обеими, сколько можно себя подавлять, тем более в моем положении. Куда это меня занесло? Ну-ка, посмотрим в путеводителе. Это, должно быть, госпиталь Святого Яна, боже, какая древность, стена двенадцатого века! До 77-го здесь располагалась больница. Значит, это тот самый год, когда у нас был выпускной и я познакомилась с Ахимом. А в это призрачное здание еще вовсю везли больных и умирающих. Ни за что на свете не согласилась бы добровольно лечь сюда, в это царство гнили и плесени. Здесь на каждом углу подстерегают кошмары, под этой черепичной крышей спряталось все Средневековье с его чумой и холерой. От одной мысли о том, какое бесчисленное множество человек скончалось здесь в муках, и здоровый заболеет! Не желаю смотреть на больницы, не хочу ничего о них знать! Не сейчас, не в этой поездке!

Клер

Ее рассказ о спасении моей сумки заставил меня смеяться до слез. Не знаю никого другого, кроме Додо, кто мог бы превратить пустячное происшествие в уморительный анекдот. У нее и без того богатая фантазия, а уж когда она входит в раж… Из моего мини-бара она достала бутылку коньяка и явилась с ней ко мне в ванную, где принялась в лицах представлять двух исполненных достоинства корабельщиков в шляпах а ля принц Генрих, с их степенным, медлительным выговором. Щедро глотнув из бутылки, она рухнула на колени и тут же, без перехода, начала изображать злобного таксиста, готового прирезать пассажиров, вздумавших покататься в его автомобиле.