Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Эрик МакКормак Страница 38

В Онтарио я тут же почувствовал себя как дома. Словно негатив поднесли к свету, и я начал смутно различать знакомые очертания. Здесь многие места носили шотландские названия, и люди не лезли в чужие дела.

Доктор Гиффен жил в Камберлоо – средних размеров городе в шестидесяти милях к юго-западу от Торонто. Город был достаточно велик для человека, желавшего сохранить анонимность. У доктора сложилась небольшая, но выгодная практика, и теперь от него пахло не эфиром, а одеколоном – слегка. Он всегда был невелик ростом, но теперь сделался хрупким, словно старая кукла. Вся жизненная энергия сосредотачивалась в маленьких, ярких глазках.

Ему принадлежал большой дом в районе Вудсайдс. Окна узкой гостиной смотрели на уцелевшую часть леса. В комнате сразу же притягивала взгляд фотография в серебряной рамке на каминной доске. Снимок был мне знаком: мои родители в снегу перед каким-то зданием. Неподалеку стоял старомодный автомобиль.

В первый же вечер, когда я приехал к доктору Гиффену, он заметил, как я разглядываю эту фотографию.

– Я взял ее на память из дома твоей мамы, – сказал он, – в тот день, когда ты уезжал из Стровена. – Показав на здание, он добавил: – Она рассказывала мне, что это – гостиница в Инвертэе, где ты был зачат. Это небольшой горнолыжный курорт на севере. Кстати, в здешних местах тоже есть городок с таким же названием. Надо как-нибудь съездить посмотреть. Твоя мама говорила, то было счастливейшее время в ее жизни.

Доктор попросил одного из своих пациентов, владельца туристического агенства «Ксанаду», подобрать мне работу. Новую жизнь мы отпраздновали глотком бренди после обеда.

– Исключительно в медицинских целях, – промолвил доктор, поднимая свой бокал. Одна из его немногочисленных шуток.

Я выпил несколько бокалов бренди, и оно развязало мне язык. Вопрос вылетел прежде, чем я успел подумать.

– Помните гостиницу в Глазго, где вы заказали мне номер, – где я дожидался парохода на остров Святого Иуды?

– «Блуд», – отозвался доктор. – Я и сам останавливался там, когда приезжал в Город. Не самый роскошный отель, но удобный. – Маленькие глазки заблестели от воспоминаний. Он замолчал так надолго, что я подумал: больше он ничего говорить не собирается, – и продолжал сам:

– Капитан того парохода, на котором я потом плыл, заходил в эту гостиницу, пока судно стояло в гавани, – сообщил я. – И стюард тоже.

Доктор смотрел на меня, однако я не знал, о чем он думает.

– Ничего удивительного, – сказал он наконец. – Подходящее место для моряков. – Он сделал паузу и добавил: – Близко от порта.

Моим языком управлял третий бокал бренди:

– Думаю, в основном их привлекали женщины, – брякнул я.

Маленькие глазки вспыхнули, но доктор не клюнул на приманку. Я пустился рассказывать про капитана Стиллара и его обычай нанимать женщин из бара в качестве моделей. Если я рассчитывал поразить доктора Гиффена, меня ожидало разочарование.

– Значит, это он был капитаном на твоем корабле, – произнес он. – Ну-ну. Да, я слыхал про него. Мне рассказывала, как ты выражаешься, «женщина из бара». Мы с ней были… друзьями. – Глазки светились все ярче; мне почудилось, что доктор поддразнивает меня. – Она говорила, что капитан однажды раскрасил ее, и в тот момент могло показаться, будто он влюблен в нее. Но, по ее словам, это продолжалось лишь до тех пор, пока она не смыла краску. – Доктор явно упивался своим рассказом. – Однажды вечером, когда мы с ней были вместе, капитан находился в соседней комнате и там раскрашивал другую женщину. Мы подглядывали за ним сквозь дверную щель. – Доктор покачал маленькой аккуратной головой. – Значит, это и был твой капитан.

Меня ошеломила представившаяся мне картина: доктор Гиффен и какая-то женщина из бара стоят на коленях и заглядывают в щель, в точности, как это делал я! Поразительное совпадение! Однако, несмотря на бренди, я умолчал о своем опыте.

– А стюард? – переключился я. – Его звали Гарри Грин. Это он спрашивал мой адрес в Доме Милосердия. Вы что-нибудь слышали о нем?

– Ну-ну. Тесен мир, – вздохнул доктор Гиффен. – Да, я его помню. Видел несколько раз. Он усаживался в баре и заводил разговор со всяким, кто соглашался его слушать. Всегда приносил с собой книги. Женщины жаловались, что он чересчур много болтает. Я слышал, между собой они говорили, что предпочтут кисточку капитана языку стюарда.

Я усмехнулся: прощай, теория Гарри о роли слов в обольщении. Что бы он сказал, если б догадался, что для этих баб он просто болтун?

Доктор Гиффен глоточками прихлебывал бренди. Я с тревогой заметил, что в его руке просвечивают все косточки.

– После того как я познакомился с твоей матерью, с этим было покончено, – сказал он. – Странное дело, но после встречи с ней я утратил интерес ко всем остальным женщинам. Поверь мне, Эндрю, прошу тебя! – Он произнес это так, словно непременно хотел, чтобы я запомнил его слова. И я запомнил.

В другой раз, спустя какое-то время, я попытался навести доктора на разговор о нем самом. Это было незадолго до его смерти.

– Поверь мне, Эндрю, – сказал он, – единственное замечательное событие в моей жизни – это встреча с твоей мамой.

И я понял наконец, что она была любовью всей его жизни, его идеалом. Наверное, он совершенно в ней ошибался, ведь мама была обычной женщиной из плоти и крови. Но она ничем не разочаровала его, даже своей смертью – более того, ее ранняя кончина гарантировала, что влюбленный не разочаруется никогда.

В первое лето в Камберлоо произошло одно существенное событие, всего значения которого я тогда не понял. По утрам я ходил на работу в «Ксанаду» пешком, примерно две мили. Это была приятная прогулка, все было мне внове – и голубые сойки, и кардиналы, порхавшие среди старых деревьев в пригородных садах, и белки с такими же маленькими и зоркими глазками, как у доктора Гиффена.

Я срезал путь, выходя по короткому проулку к главной дороге. Однажды утром на этом пути я загляделся на высокий особняк из белого камня, с четырьмя колоннами по фасаду. На верхнем этаже взметнулись занавески, словно кто-то наблюдал за мной и быстро отошел от окна, когда я поднял взгляд.

До конца лета я ходил тем же путем, и еще несколько раз, когда я проходил мимо большого дома, происходило то же самое. Однажды или дважды я подмечал движение руки, задергивавшей занавеску, в какой-то раз мне даже померещилось лицо. Если б мы с доктором Гиффеном чаще разговаривали, я мог бы упомянуть об этом, а упомяни я об этом, вероятно, был бы избавлен от многих страданий, которые ждали меня впереди.