Ретушер - Дмитрий Стахов Страница 38

– «Ротманс», – сказал он в окошко и добавил, вновь обращаясь ко мне: – Вкус удачи! Так ведь говорят в рекламе, а, Генрих Генрихович?

– Я не смотрю телевизор! – забирая свои сигареты и бутылку, отозвался я.

– Заняты? Все работа? Понятно. – Он оперся плечом о стену ларька, сочувственно покивал головой. – У меня у самого дел невпроворот.

Продавец выложил на прилавок пачку «Ротманса» и сдачу.

– Спасибо, – кивнул лысый продавцу, распечатал пачку, вытащил сигарету, похлопал себя по карманам. Зажав бутылку под мышкой, я достал зажигалку, дал ему прикурить. Глубоко затянувшись, он вновь посмотрел на меня.

– Заходили в квартиру отца? Да, печальная история.

– А вам-то какое дело? – Мне захотелось хорошенько размахнуться и вмазать ему бутылкой по лысине. – Занимаетесь бойней в ресторане? Занимайтесь! Занимаетесь ограблением в моей мастерской? И это пожалуйста! Я ни в чем не замешан. Ничего не знаю. Что вы следите за мной? А? Что вам мой отец?

– Ну-ну-ну! – Он миролюбиво улыбнулся. – Что это с вами? Такой были тихий, испуганный. И вдруг – о-го-го!

– Ну хорошо! Я заходил в квартиру отца. Сейчас собираюсь туда вернуться. Там переночую. Выпью. Я люблю пить один. Завтра утром приеду домой, приберусь…

– Это ваши дела, – перебил он. – Ваша личная жизнь. Но вы очень интересный человек, Генрих Генрихович! Кстати, ваш отец перед смертью вам ничего не говорил? Скажем, о том, что ему угрожают? Не показывал ли какие-нибудь фотографии? У него дома было интереснейшее приспособление. Знаете, да? С его помощью он много наснимал. Он ведь чего-то боялся. Да-да, Генрих Генрихович. Ваш отец очень чего-то боялся. Я всмотрелся в лицо лысого оперативника, пытаясь понять, что стоит за его словами. С виду он был совершенно беззаботен, стоял себе, покуривал, оттягивался после тяжелого рабочего дня. Я потянул носом: от него исходил легкий запах алкоголя.

– Я, кстати, сегодня вечером уже пил, но… – Он повернулся к ларьку, принялся изучать выставленные в витрине бутылки. – Не допил. А с утра, с самого утра мечтал к вечеру нарезаться. То одно, то другое. Ваша мастерская, труп этот мудацкий. – Он постучал в окошко, со словами: «Один “приветик”!» – протянул деньги. – Я люблю водку. Вы не обижайтесь, Генрих Генрихович, но виски для меня все равно что самогон.

Продавец протянул ему бутылку. Лысый засунул ее горлышком вниз во внутренний карман пиджака.

– Но виски, водка – это дело вкуса. Вот людей не хватает, Генрих Генрихович. Катастрофически! Приходится заниматься всем сразу. Конечно, вы съязвите, скажете, что, мол, всем – значит ничем, но будете неправы. Успехи кое-какие имеются. До полного торжества законности и правопорядка далековато, однако определенные шаги делаем. Делаем! И ваш покорный слуга, по мере сил…

– Фотографии отец мне не показывал, – сказал я. Его треп явно имел некую цель, таким образом он пытался вызвать меня на какой-то ему очень важный разговор. – Но их можно поискать. Лежат где-нибудь среди его бумаг.

– Да-а? – как бы равнодушно протянул лысый.

Вся его хитрость, все его отводы взгляда в сторону, причмокивания были шиты белыми нитками: он напрашивался в квартиру отца.

– Да! – кивнул я и предложил: – Можете пойти со мной. Поищем вместе.

– Неудобно. – Он встрепенулся, в глазах его появились искорки, как у почуявшей дичь охотничьей собаки. – Уже поздно. Вы, наверное, хотели отдохнуть, а тут я. И еще это. – Он щелкнул себя по горлу. – Вы же любите пить один, да?

– Черт с вами! Сделаю исключение! – сказал я.

Мы вошли в арку, пересекли двор, подошли к подъезду. По дороге лысый, передав мне бутылку водки, слегка передернул плечами и дал пиджаку сползти чуть назад. Даже в темноте я увидел, что под пиджаком у него висела кобура.

– Предосторожности, Генрих Генрихович, – сказал он. – Время сейчас такое. Опасное время!

Мы вошли в подъезд. Дверь подъезда еще не успела закрыться, а я услышал, как кто-то во дворе завел двигатель машины. Практически одновременно сверху вызвали лифт.

Лысый подобрался, просунул руку под пиджак.

– В чем дело? – спросил я.

– Предосторожности, – повторил он несколько хрипловато.

Мы подошли к лифту. Теперь лифт спускался к нам. Лифт остановился, его двери открылись. Внутри было пусто. Мы вошли в лифт, поднялись. Дверь квартиры была чуть приоткрыта.

– Теперь поняли? – Он выхватил из кобуры пистолет, прислушался. В подъезде было тихо.

– Молодцы! – с уважением произнес он, распахнул дверь квартиры и с пистолетом на изготовку вошел первым.

– Вы оставляли свет? – шепотом спросил он.

– Да, – ответил я и вошел следом.

– И окно вы открыли? – Он остановился на пороге комнаты.

– Да!

– Закройте дверь! – приказал он. – И заприте замки!

Пока я запирал дверь, он быстро обследовал квартиру.

– У вас были гости, – сказал он, когда я вошел в комнату. – Непрошеные. Как и в мастерской. Я думаю, это одни и те же люди.

Я выставил бутылки на стол.

– Зачем? Кому это нужно?

– Подумайте, Генрих Генрихович, подумайте! Если напряжетесь, обязательно поймете, кто и зачем! – Лысый посмотрел на стол. – Ха! Не успели забрать! Мы их спугнули! Такой прокол! А еще профессионалы! Говно, а не профессионалы!

Я подошел ближе: поверх фотографий Байбикова веером лежали снимки, сделанные отцовской установкой, с указанными в нижнем правом углу датами и временем съемки. На нескольких была Татьяна, на двух – я сам, на других – незнакомые мне люди.

– Вот он, голубчик! – Лысый вытащил из кармана пиджака ту самую фотографию, что показывал мне на допросе, положил ее рядом с одной из сделанных отцовской установкой. – Красавец, не правда ли? А зачем вам столько снимков этого ренегата? – Он ткнул пальцем в снимки Байбикова.

– Почему ренегата? – удивился я.

– Я вам потом расскажу. А что касается этого, – он взял свою фотографию и с умилением вгляделся в лицо «плечистого», – то его убили сегодня вечером. В затылок. Ну, по сто граммов? Где у вас – прошу прощения, у вашего отца – стаканы?

– Отец пил из рюмок.

– Вам лучше сейчас стакан, Генрих Генрихович. Уж поверьте мне!