Футбол 1860 года - Кэндзабуро Оэ Страница 38

Под напором воды центральная опора моста упала, и на стыке, будто растопыренные пальцы, торчат в разные стороны сочленения. Каждый из этих разрушенных железобетонных «пальцев» представляет собой тяжеленный брус, крепящийся на стальных шарнирах и способный свободно двигаться. Если приложить усилие к одному концу, возникает опасное вращательное движение — оно может быть самым неожиданным, и предсказать его направление практически невозможно. На одном из этих брусьев удивительно тихо, — скрючившись сидит мальчик в надвинутой на самые глаза фуражке. Кажется, что он без сознания — так тихо он сидит. Мальчик упал, провалившись между досками временного моста, и удержался на брусе, но даже и его тяжести достаточно, чтобы железобетонный брус начал вращаться, и поэтому испуганному ребенку не оставалось ничего иного, как, прильнув к брусу, дрожать от страха.

Молодые ребята взялись спасти мальчика, попавшего в отчаянное положение. С временного моста к опоре, на которой укреплен брус, где сидит мальчик, на веревках опускают два скрепленных бревна. Чтобы они не бились о центральную опору, к их середине привязана еще одна веревка, которую оттягивает один из парней, стоя в почти пересохшей реке. Двое других по бревнам медленно приближаются к железобетонному брусу, на котором сидит ребенок. Выкрикивая что-то, похоже слова, которыми обычно успокаивают животных, парни ползком продвигаются по бревнам.

Когда передний достигает точки, над которой находится ребенок, задний крепко обнимает его за бедра и, чтобы не потерять равновесия, обхватывает ногами бревно. Передний осторожно снимает мальчика с бруса, как снимают с рукава кузнечика. Раздается победный клич. И в то же мгновение брус, где сидел ребенок, от прикосновения начинает вращаться и, столкнувшись с остовом разрушенного моста, издает скрежещущий звук, прокатившийся по всей долине и взметнувшийся к горам, покрытым лесом. Такаси, лежавший ничком на временном мосту как раз над железобетонным брусом и руководивший действиями парней, вскакивает и дает новые указания тем, кто держит веревки, на которых они должны поднять на уровень временного моста троих, сидящих на бревнах. Звук от столкновения железобетонного бруса с мостом заставляет меня вздрогнуть. Это, видимо, потому, что я испытал глубокое облегчение, такое сильное, даже до тошноты, облегчение оттого, что мой родной брат вышел из опасной, критической ситуации, и стоило мне подумать, что было бы, если бы ему не удалось выйти из этой критической ситуации, как меня охватывало отчаяние при мысли, что мне пришлось бы прикоснуться к грубой, жестокой стороне жизни. Если бы ребенка не удалось спасти и его тело вместе с железобетонным брусом, столкнувшись с мостом, разбилось в лепешку, то и виновника этой смерти, Такаси, сбросили бы вниз, на раскачивающийся железобетонный брус, и голова его разлетелась бы вдребезги. Нет, его постигла бы еще более жестокая кара — как чужака, убившего юного члена деревенской общины. Я пытаюсь успокоить себя: Такаси ведь добился успеха, но все равно во рту вкус страха, кислый, как желудочный сок. И я думаю с бессильным возмущением: ну зачем Такаси сам подверг себя такой опасности? И, повернувшись спиной к толпе, подступившей к спасенному ребенку, я возвращаюсь в деревню. До этого сдерживали толпу, эффективно помогая ведению спасательных работ, ребята из футбольной команды. И тут мне вспомнилось напряженно-мрачное, жалкое лицо Такаси, готового потерять сознание при виде капельки крови на пораненном пальце, хоть он и хвастал, что не боится никакого насилия, физического страдания и даже смерти.

А что если бы, лежа на временном мосту, Такаси увидел в полуметре под ним раздавленное тело ребенка и кровавое месиво вместе с кусками бетона и мяса ударило бы ему в лицо — его, наверное бы, стошнило и он бежал бы без оглядки из этого грубого мира действительности.

За моей спиной послышался возбужденный смех и новый победный клич, как на празднике. Подгоняемый ими, я быстро шел, тяжело дыша от возбуждения, но совсем другого, чем это. «Человека несет!»

На самом деле несет Такаси — именно его сносит сейчас самый опасный поток. Но благодаря этому событию Такаси и его футбольная команда, видимо, обретут в деревне определенный вес. Такаси, добившись веры в себя, почувствует, конечно, что его корни прочно вросли в деревенскую почву. Реальность того, что пускает в нем ростки, сразу же обретет определенность в глазах жены, и это сыграет непосредственную роль в том, чтобы жена вновь ощутила, что ничто новое мне уже недоступно. Я впервые наполнил конкретным содержанием слово «ревность», сказанное ей братом. Перед тем как уйти, я успел заметить в самой гуще толпы «ситроен». Если бы я, растолкав возбужденных людей, подошел к нему, то смог бы присоединиться к жене и ее друзьям. Но я, не обращая внимания на «ситроен», снова повернулся спиной к толпе. Внезапно вспыхнувшее фейерверком слово «ревность», получившее заряд нового значения, сказало мне, что я не хочу присутствовать вместе с женой на триумфе брата…

Не спеша, будто тренируясь в технике медленной езды, меня обгоняет неестественно долговязый человек на древнем велосипеде, потом, без всякого усилия опустив ногу на землю, оборачивается ко мне.

— Мицусабуро-сан, а ваш Такаси здоров командовать! — произносит он безразличным тоном. Так принято разговаривать здесь, в деревне, у людей с положением. Очень осторожные, они надевают маску ледяного спокойствия, чтобы хитростью выведать позицию собеседника. Когда я уезжал из деревни, он был помощником старосты в сельской управе. Разжиревший, с серым лицом, стараясь угадать, почему я ухожу, он продолжал сидеть на велосипеде, принадлежащем сельской управе.

— Если бы это сорвалось, над Такаси учинили бы самосуд, — сказал я, все еще испытывая отвращение к холодному, спокойному голосу помощника старосты. Он, конечно, понял, что я не новичок в уловках, на которые пускаются местные жители в разговоре. Он что-то промычал, и, хотя нельзя сказать с уверенностью, что это было «да», в голосе его звучало с трудом скрываемое презрение.

— Если бы Такаси постоянно жил в деревне, он не стал бы так легкомысленно вести себя, кружась у самого края опасной ловушки. Просто он по-настоящему не знает здешних людей.

— Нет, нет! — сказал он с неопределенной улыбкой, в которой проглядывали осторожность и недоверчивость. — Чтобы все жители деревни, все до одного, были такие злодеи — нет, конечно!

— Почему мост до сих пор не починен? — спросил я, поравнявшись с ним.

— Мост, да, — произнес он и надолго замолчал. Потом сказал с видом, будто подсмеивается над собой, что было обычной манерой разговора деревенских жителей себе на уме: — В следующую весну нас сольют с соседним городом, зачем же деревне чинить мост!

— Сольют, а что будет с сельской управой?

— Ну что ж, помощник старосты станет ненужным! — Он впервые сразу же отреагировал на мои слова. — Да и сейчас сельская управа почти ничего не делает. Ассоциация владельцев леса давно уже объединяет пять городов и деревень. Зато Ассоциация сельских коопераций развалилась, и потому в сельской управе тишина и покой! У старосты пропала всякая охота работать, и он целыми днями сидит дома и с утра смотрит телевизор, вот так-то!