Грачи улетели - Сергей Носов Страница 38

– Стой! – перебил Чибирев, – мы знали, что мы везли, мы знали, что ты продаешь мухобойки. Но не за такую же цену! Ну, марка, ну, две… Но – десять!..

Дядя Тепа постучал изделием по столу.

– Ручка деревянная, да? А дерево здесь дорогое. А вот эта хуевина, видишь?.. она вообще из кожи. Из бычьей. А кожа здесь дорогая. Я же говорю: естественный материал. Из кожи и дерева… Тут нет ничего подобного. Она дорого стоит.

– Надпись еще, – напомнила Майя.

– Да. Вот. Читай. “Ц.” Что такое? Потом: “16 к.” Почему 16?

На деревянной ручке изделия поверх краски стояла печать: “Ц. 16 к. ТУ 342-79 СБК-11б”.

– И что? – едва не взревел Щукин.

– Тайна какая-то. Необычное что-то. Экзотика. Им интересно.

Путь до Б. занял часы и часы, много часов; может, и не много часов, но каждый час длился как вечность. К середине пути Чибирев решил, что приобрел язву.

А начиналось пристойно. Почти игрушечный состав трогался по свистку общего для всех вагонов проводника, следившего за высадкой-посадкой немногочисленных пассажиров. На каждой остановке он выходил на перрон, дул в нужный момент в свой свисток, и все было бы ничего, если бы помимо того, что был проводником, он бы не был еще и контролером.

Ни Чибирев, ни Щукин, садясь в поезд, не ожидали подвоха от Тепина. Ехали и мило беседовали. Разговор как-то сразу зашел о мормышках и тут же – о мухах, уже не искусственных, а настоящих, живых. Дядя Тепа утверждал, что средневековая Европа не знала, сколько у мухи ног. Считалось, что восемь. Будто бы на средневековых гравюрах муха изображалась восьминожной, совсем как паук. Просто никому не приходило в голову рассмотреть муху поближе и пересчитать ноги. Ренессанс все внимание сосредоточил на человеке, но никак не на мухе, и лишь с началом эпохи Просвещения человеческая мысль наконец обратилась к анатомии мухи. Собственно, все и началось с Карла Линнея, совсем недавно. “Муха в янтаре – древнейший образ бессмертия, – сказал Чибирев. – Ей ноги еще в античности пересчитали!” – “Уверяю тебя, это не так!” – “Интересно, – спросил Щукин, – если бы у мухи-мормышки было восемь ног, отразилось бы это на клеве?” Обсудить не успели, потому что появился тот, со свистком, – не вошел в вагон, не прошел по вагону, а внезапно возник перед глазами, как бы нарисовался, – причем так: сначала форма (если угодно мундир), а потом уже и ее говорящее и вопрошающее содержание. Щукин в первый же момент охарактеризовал про себя эту форму словом “парадная”, а Чибиреву она показалась несколько экзотической, отчего, еще не подняв глаза на лицо ее обладателя, вспомнил жену: окажись она здесь (жена Чибирева), захотела бы, поди, сфотографироваться с ним (да: с контролером): строен, плечист, цветущий возраст, – контролер ведь тоже силовая структура. Знать, престижна профессия контролера в Германии, если такие идут в контролеры. Помимо свистка аксессуары типа компостера и фонарика дополняла устойчивая, непритязательная, контролируемая контролером улыбка, едва обозначенная на его тонких губах и заметная лишь в той мере, в какой лицо его не должно лишаться выражения сосредоточенности. Чибирев отвечал контролеру тоже улыбкой, потому что, говоря на немецком (на каком же еще?..), контролер обращался к нему лично. Чибирев, улыбаясь, как бы выражал улыбкой признательность за лестный для него, хотя и ошибочный выбор в его лице главного в их компании; как бы шутя, он показал рукой на Дядю Тепу, вон кто главный у нас, к нему вопросы. Дядя Тепа тем временем отвернулся к окну. Куда делся прежний задор? Теперь в глазах его было так много печали, словно, глядя в окно, он думал: “Эти бедные селенья, эта скудная природа…” Немецкую речь, обращенную к нему, он пропустил мимо ушей. Повисла пауза. “Билеты просит”, – простодушно подсказал Чибирев (трудно было не догадаться). “Дядя Тепа, покажи билеты”, – дрогнувшим голосом попросил Щукин. Тут-то и выяснилось, что Дядя Тепа не купил билетов.

Первая остановка. Их высадили с вещами на перрон.

– Ничего, ничего, – говорил Дядя Тепа ошарашенным товарищам, – все хорошо, я знал, что так будет, не волнуйтесь, на этой ветке нет дорожной полиции…

У Щукина дрожали руки.

– Ты знал, что так будет, и не купил билеты? Почему ты не купил билеты?

– Да, почему? – спросил Чибирев.

– Не купил и не купил, – весело отвечал Дядя Тепа.

– Как это так – “не купил”?! – воскликнул Чибирев.

– Так купи! – потребовал Щукин.

Дядя Тепа, не сказав ни слова, куда-то пошел. Остановился он перед расписанием поездов – стал изучать. Потом долго рассматривал карту железнодорожных линий. Потом подошел к краю перрона и устремил взгляд куда-то в даль – по ходу движения поездов. За ним наблюдали попутчики.

– Где билеты? – спросил Чибирев, когда Тепин вернулся.

– В кассе, – сказал Дядя Тепа.

– Ты не хочешь купить нам билеты?

– Хочу, но не могу. И не хочу, если честно.

– Но почему???

Он объяснил, почему. Отчасти по убеждению, отчасти по экономическим соображениям. На этой ветке он никогда не платит за себя, а уж за троих не заплатит тем более. Он назвал сумму, на его взгляд, грандиозную, – здесь ужасно дорогой железнодорожный транспорт. “Но ты ведь обещал довезти нас до дома!” – заорал Щукин. “Я и довезу”, – отвечал Дядя Тепа. “По-человечески!” – взревел Чибирев. “Мало ли что обещал! Если бы не обещал, вы бы тогда не приехали!”

– Ты нас кинул? – спросил Щукин. – Заманил без денег и кинул? В чужой стране!

– Кто кинул? Я кинул? Как же я кинул вас, если я с вами? А вы со мной!

Подходил следующий. Щукин и Чибирев объявили, что без билетов не сядут.

– Напрасный демарш. У меня все равно нет денег. Я не знал, что вы такие нервные. Будьте мужчинами, возьмите себя в руки. Другого пути нет.

Сели, куда же деться. Точнее, вошли. В поезде они немедленно последовали, предводимые Дядей Тепой, в ближайший туалет. Туалет был меньше всего похож на туалет, скорее уж – на образцовую экспозицию из музея туалетов. Как ненастоящий, декоративный какой-то и в этом смысле нефункциональный. Иная сантехника, иная эстетика – и очень тесно. На троих он, конечно, не был рассчитан, тем паче с вещами. Если бы не сумки и рюкзаки, если бы не восемьсот мухобоек, можно было бы уместиться втроем, пускай бескомфортно, но относительно сносно. С багажом пребывание в туалете превращалось в невыносимую пытку. Рюкзак Щукина придавил к стене Чибирева, а рюкзак Чибирева прижимал Щукина к Дяде Тепе, который, чтобы не упасть, упирался кулаком в зеркало. Две сумки вместе с унитазом образовывали трехэтажное сооружение. Еще одна сумка, распираемая изнутри букетами мухобоек, сама собой поставилась на попа и больно колола Чибирева острым выступом в левую ляжку. Металлической тележке не нашлось места на полу, ее держал на весу Щукин, как бы отгораживаясь от Дяди Тепы, при этом ручка тележки давила Дяде Тепе в область четвертого позвонка, но он терпел, скривив шею. Через минуту у Щукина затекли руки. А у Чибирева левая нога. Чибирев подумал, что по-русски это место называют “удобствами”. Какие на хер удобства? – подумал Чибирев. Дядя Тепа тоже страдал. Вот когда им было дано понять, как способно тормозить себя время, замедляться, останавливаться, дразнить невозможностью ближайшего будущего – и как будто вопреки осязаемой быстроте их собственных материальных тел, проносящихся над неподвижными шпалами.