Небозем на колесе - Александр Иличевский Страница 38

Суть гипотезы была в том, что если постоянная очень велика, то она вовсе не постоянная, и следовательно, закон тяготения не есть закон, который неизменен. И выходило так, что там, в этой книжке, утверждалась одна убийственная вещь, которая поразила меня навылет.

А именно что все очень большие числа есть числа изменчивые.

Другими словами, чем больше число, тем меньше у него шансов оставаться равным самому себе. Отсюда следует, ни больше ни меньше, что закон притяжения тел изменяется во времени (ну, не во времени, а в чем-то еще, что очень похоже на время), и, значит, сила притяжения тел, она – пульсирует!

Вот почему мне никогда не скучно думать о тебе.

Ты – как очень большое число – изменяешься, и закон твоего изменения непостижим.

Я бы еще добавил сюда что-нибудь о силе притяжения друг к другу очень больших чисел, то есть о том, что вот эта неотвязная моя мысль о тебе и есть следствие непрерывного дребезга чувств нашего влечения друг к другу, который вызывается этим изменением, но уже не могу.

Не могу потому, что только сейчас заметил: катая этот абзац, я уже давно, сколько – не знаю, ору во все горло, а Стефанов мечется вокруг, сжимая двумя подушками голову и уши, и причитает насчет того, когда это все наконец, елки-палки, кончится.

Я окликнул его и извинился. Простите меня, говорю, Алексей Васильевич, в самом деле, я впредь – ни гу-гу.

Старик кивнул и скрылся в ванной, не веря мне, что больше не буду.

Продолжаю. (О, как хорошо, что ты этого уже не читаешь, как, должно быть, тебе было бы досадно со скуки принимать весь этот кошмар на свой счет.) Итак, чем большим числом сложности обладает сущность, тем ближе она к качеству божества и тем вероятней, что она непостоянна. Не знаю наверняка, как у тебя обстоит с этим дело, но знаю точно, что сложность твоя невыносима. Впрочем, вряд ли это столь удивительно.

Вообще, что может быть сложнее, чем человек. Но вот я думаю, что, с другой стороны, в то же время ничего не может быть проще человека.

Стоит только пойти и взглянуть на наш колумбарий, и сразу станет ясно. Я там не люблю бывать – идешь мимо стены, как дурак, – ни окна, ни просвета, – но, идя в лес, на прогулку, ее никак не миновать: кажется, ее там назло установили, на вид, так сказать, поставили.

Ну, идешь мимо нее и так про себя несложное думаешь: что есть след человека, не только во времени, но вообще? (Очевидно, след человека больше его самого, так что достаточно думать о следе.) Ответ тоже сам собой, как эхо, от этой стены доносится: мраморная дощечка, размером не больше, чем для разделки мяса, да набор чисел на ней.

Так вот, стоит только посмотреть на наш колумбарий, как сразу станет ясно, что у человека, как ни у одной другой вещи, всего проще обстоят дела с сопоставлением его с числами. Действительно, проще пареной репы состряпать правило счисления всех людей, руководствуясь порядковыми номерами их появления и исчезновения. Хорошо еще то, что людей – в отличие от некоторых других вещей – конечное множество и рождаются они по порядку.

И умирают они тоже строго один за другим – если взять, конечно, часы поточнее. То есть человек обладает одной уникальной координатой, которая его однозначно определяет. Координатой точки в двумерном пространстве, в плоскости, где одна ось – рождение, другая – смерть. Но тут могут возникнуть сложности с календарем и звездами. Звезды могут заплутать (вселенная ведь расширяется, как было написано в той же книжке про изменчивость гравитационной постоянной), а календарь внезапно смениться – и вот тогда и возникнет казус неоднозначности в определении. Поэтому разумней было бы соотносить человека не с парой датировок, а просто брать его координаты по номерам в череде событий рождений и смерти (благо ни одно событие не может совпасть в точности с другим, если следовать нашему допущению о повсеместном различии в мире).

Этот принцип работает, даже если предположить, что душ на белом свете, несмотря на демографические проблемы, конечное множество. Просто следует допустить, что где-то есть резервуар еще не поспевших к рождению человеческих сущностей, где они томятся до поры до времени, как резервисты в запасе. Тогда вместо пары порядковых номеров у человека (души) будет целый набор этих пар.

Впрочем, и здесь не обойтись без конфуза. Например: родился, умер – родился, умер – родился – родился – родился, умер – умер – умер – и т.д. Кстати, этот принцип перевода человеческой природы в числовую отлично прочувствовал товарищ Эйхман (да сотрется имя его!), когда обдумывал устройство заведений вроде Треблинки.

Между прочим, в последнее время я все чаще (когда не думаю о тебе, то есть думаю, но несколько другим, непрямым способом) задумываюсь, а не сумасшедший ли наш директор – Кортез Леонард? Может, он родственник или последователь этого Эйхмана? Надо бы выяснить. Через Наташу? Через Наташу.

Все, закругляюсь. Хоть и строчу как угорелый, но все равно время идет и уже подпирает. Стефанов сейчас в третий раз выглянул из ванной, не решаясь все еще выйти, – прислушивается, не завел ли я свои вопли по новой. К тому же вот-вот придет медсестра.

Хочется есть, сейчас взгрею повторно чайник, заварю кофе. Вспомнив о завтраке, сильнее захотелось есть. Письмо передаст тебе няня, Алевтина Георгиевна. А может, и не она, посмотрим, кто там у них сегодня дежурит. Если передаст новенькая, то ты дай ей чего-нибудь, чтобы привадить. Я тоже дам, дубль надежней.

И последнее. Сегодня все отменяется – Стефанов не смог вчера добыть ключи, так как Владимиров (из восемнадцатой палаты) исчез еще днем. Старик об этом узнал слишком поздно, уже нельзя было поправить. Кому сейчас передадут вахту по кастелянной – неизвестно. Будем надеяться, что преемник окажется сговорчив и скрипеть после первой же смазки не станет.

Глеб.

P.S. Если поедешь на этой неделе в Москву, дай знать – сообщу, какие привезти мне вещи. Сейчас знаю точно – нужны новые лезвия для бритья, две-три кассеты. Заодно успокоишь моего подводника, а то, гляди, в розыск меня подаст, если уже не подал.