Крутые мужики на дороге не валяются - Катрин Панколь Страница 38

И вдруг нежданно-негаданно, невесть откуда всплывала тоска по Нему. Незаметно пробиралась все глубже и глубже и взывала, взывала к Нему. Так губы тонущего тянутся из глубины к вожделенному воздуху.

И взывают, взывают к Нему.

Ненасытные, упрямые губы. Плачут, требуют. О папа, папочка мой! Где ты? Куда запропастился? Перед кем размахиваешь своими длиннющими руками? Кому с пеной у рта доказываешь свою правоту? Кому морочишь голову своими глупостями, воображая себя великим мудрецом?

Внутренний голос следовало задушить.

Она носилась по городу. Мчалась как ненормальная, без устали работая руками, ногами, языком. Молола всякий вздор, несла полную чушь. Громко и четко твердила встречным и поперечным, что все кончено. Все кончено. А по ночам снова возникал противный писклявый голосок. Его необходимо было душить. Она ворочалась в постели, повторяла: «Запомни: Он — подлец, подлец. Забудь Его! Забудь!» Но битва была проиграна: ей страшно Его не хватало. Себя не обманешь. Тело переставало слушаться. Она тянулась к телефонной трубке и едва успевала вовремя схватить себя за руку… Глаза искали Его в толпе. Ноги рвались к нему…

Ей становилось все труднее контролировать себя.

Она заводила нового любовника. Прижималась к нему. Сдави меня посильнее в своих объятиях! Я хочу раствориться в тебе, хочу, чтобы мы были неразделимы! Она рвала на нем волосы, кусала до крови. Я люблю тебя одного. Буду любить всегда. Тебя. Одного тебя. Забери меня, увези меня. Далеко-далеко. Она сходила с ума, теряла рассудок. Впечатывалась в него всем телом, желая оставить след, чтобы назавтра он не оставил ее одну. Ее мучил постоянный страх: вдруг он завтра уйдет и не вернется. Он ничего не понимал. Пытался ее успокоить. Опасался, что она его задушит. Она впивалась в его кожу своими ногтями, в его губы — своими зубами, сжимала его плоть своей плотью, его бедра — своими бедрами, терлась кожей о кожу до ссадин. Стремилась дать ему все блаженство, которое женщина способна дать мужчине. Ее губы изучили каждую клетку его тела. Я твоя — гетера, путана, рабыня. Наслаждайся мною, я вся для тебя. Только не уходи. Я зажму ногами твои ноги, и ты останешься. Не бросай меня, не бросай. Возьми меня с собой, возьми с собой. Ее неистовство казалось ему смешным. Умоляю, скажи, что любишь меня, что любишь меня больше всех на свете. Иначе жизнь потеряет смысл. Твоя любовь дает мне силы для борьбы с Ним… Любовник пожимал плечами, недоумевал. Девица попалась чрезвычайно экзальтированная!

Она неотступно следовала за ним, не давала ни малейшей передышки. Требовала постоянного внимания.

Он оставался с ней. И она, торжествуя, гордо шла рядом с ним, висла у него на руке. Счастливая собственница. Признанная госпожа.

Он позволял себя превозносить.

Она сопровождала его повсюду, из страха… Страха мучительного, упоительного. Летела к нему на волшебных крыльях страха, мчалась по воздуху, словно безумная, покачиваясь, шла ему навстречу, прижималась, успокаивалась, переводила дыхание. По ночам пыталась спрятаться в его теле, лежала, засунув голову ему под мышку, уткнувшись губами в его грудь, прикрыв глаза. Он молчал, не сдерживал ее, позволял боготворить свое тело, большое, крепкое, твердое. Обхватив его руками, она чувствовала себя в безопасности. Ей не нужны были слова. Она повторяла одну и ту же волшебную фразу, напевала ее, словно колыбельную, пытаясь убаюкать, успокоить себя. Прижимаясь губами к его груди, впиваясь зубами в его кожу, ногтями — в его плечи, обнимая бедрами его бедра, впитывая его тепло, она повторяла свое заклинание. «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Я люблю тебя, люблю тебя», — твердила она, пока он брал ее на полу рядом с кроватью, прижав спиной к двери, опрокинув на сиденье автомобиля. «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Возьми меня, возьми все, что у меня есть, забери меня, убей меня», — шептала она, сомкнув веки, словно ослепнув.

Он смотрел на нее в изумлении.

Почему она так за него держится? Она что, сумасшедшая?

Почему она так сильно его держит?

Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя… Она бормотала свое заклинание до полного пресыщения. До краев была полна любовью. Своей к нему любовью. Она ощущала прилив свежих сил всякий раз, когда сжимала его железной хваткой, когда он забывался в ее объятиях, ронял голову ей на грудь, его руки и губы сдавались на ее милость. И, сломив сопротивление, усыпив его потоком нежностей, она устремлялась вперед, впивалась зубами, вонзалась ногтями, проникала в самый мозг, стремясь очистить его от посторонних мыслей, подпитывалась его силой, управляла его руками, ногами. Он не имел ничего против. Повсюду таскал ее за собой. Повиснув у него на шее, она победно взирала на окружающий мир. Отныне она не боялась встретиться лицом к лицу с Ним.

С Ним.

Она пыталась убедить себя, что полна решимости и отваги. Что ей в общем-то наплевать на Него. Что теперь они вдвоем противостоят Ему одному…

Ей вовсе не обязательно с Ним встречаться, но почему бы и не встретиться? Не помериться силами?

В глубине души она знала, что смертельно тоскует. Однако сдаваться не желала. Искала удобный предлог, весомую причину не звонить Ему просто так. Искала, искала, а противный писклявый голосок принимался за свое, теребил, торопил, изводил. «Ну что тебе мешает Ему позвонить, — пел голосок. — Ты теперь сильная и вдобавок храбрая!» «Подожди, подожди, — оправдывалась она. — Я что-нибудь придумаю, непременно придумаю. А то Он еще решит, что я за Ним бегаю… Только этого мне не хватало! Но ты не расстраивайся, я как-нибудь все устрою…» Она из последних сил держала себя в узде, но в один прекрасный день, почуяв, что возьмет ее тепленькой, Он являлся к ней сам.

У входной двери раздавались два коротких звонка. Дзинь-дзинь, а вот и я. И на пороге, распахнув объятия, возникал Он.

— Доченька!

— Папочка!

Они бросались навстречу друг другу, она льнула к отцу, Он кружил ее на руках, как маленькую, и кричал: красавица моя, любовь моя, милая моя дочурка! Неужели мы можем с тобой поссориться из-за какого-то мужика? На кой черт он нам сдался! Кому они нужны, эти мужики? Ну скажи мне, пожалуйста, кому они вообще нужны? Уж поверь моему опыту, я столько красивых баб в этой жизни отымел. Ты моя принцесса, ты лучше всех. Давай одевайся, это надо отметить. Пойдем закажем устриц, выпьем по бокалу мускаде. Пусть нам принесут белого, самого что ни на есть изысканного. Наводи красоту, и пойдем…

И они под ручку выходили из дома.

Отец царственной походкой вплывал в ресторан, по-царски вальяжно выбирал вино и по-царски небрежно платил. Он отвоевал свое и светился счастьем.

Под конец ужина, когда оба чувствовали себя немного уставшими и малость перебравшими, Он наклонялся к ней и буквально впивался губами в ее ухо. Она вздрагивала, пыталась высвободиться.

— Папа, перестань. Не надо меня так сжимать, мне нехорошо.

Но Он будто не слышал ее слов. Окутав ее отяжелевшим взглядом голубых глаз, спрашивал: