Женщина-птица - Карл-Йоганн Вальгрен Страница 38
Женщина-птица - Карл-Йоганн Вальгрен читать онлайн бесплатно
Мы идем по древним переулкам Мадрида и держим друг друга за руки — не из любви, а по старой привычке.
— Придется взять курево назад в Париж, — говорит Майкл.
— Почему?
— Потому что здесь нет возможности его прилично загнать.
— Почему?
— Ты же слышала, что я сказал.
— Да, но почему нет возможности?
— Отвяжись, Кристина, не начинай все сначала.
Мы разнимаем руки и идем, не говоря ни слова. Только тяжесть и магнетизм тишины спасают нас от окончательного исчезновения.
В тот же вечер я подхожу к зеркалу. Кого я там вижу? Кристину? Мамину дочку? Нет, в зеркальном отражении я вижу маму, она поднимает руку, чтобы дать мне пощечину. Наверное, это один из признаков старения — видеть в собственном отражении мать.
— Я, наверное, уеду в Штаты, — говорит Майкл.
Я молча отхожу к окну. Отсюда виден задний двор — переполненные мусорные баки, яркие кусты бугенвилля… Майкл. Он уезжает, оставляет меня, мне это не раз уже снилось. Я улыбаюсь — какая разница? Уезжает. Все равно ничего не осталось. Майкл деградирует, как и все деградирует на этой земле. Нас выбросили из комнаты в Бельвиле. Он уже не в состоянии работать, как прежде. Он курит марихуану и глотает спид [38]. Возможно, оплакивает ушедшую любовь и нерожденного ребенка. Он деградирует, и что за разница, уедет он или останется?
— Я возвращаюсь в Америку, — повторяет он. — Ты слышишь, Кристина?
Я по-прежнему не отвечаю, смотрю в окно и думаю о мамином колечке, потерянном на стоянке. Теперь кольца нет, мамин образ понемногу исчезает, улетучивается, как уносимый ветром локон дыма… Мама и Майкл… скоро они оба исчезнут, оставят меня в покое.
— А что, собственно, это такое — память? — спрашиваю я рассеянно.
— О чем ты? Я говорю не о какой-то дурацкой памяти, я говорю, что скорее всего уеду домой, в Штаты, но тебе это, похоже, все равно…
Он снимает башмаки и с грохотом швыряет их в угол. Потом идет к раковине и долго полощет рот, чтобы избавиться от мерзкого привкуса бензина.
В Мадриде вечер. Я ложусь, не раздеваясь. Майкл сидит и что-то читает. Не знаю, что. Какой-нибудь справочник или роман. В этом смысле он похож на моего отца: читает все, что ни попадет под руку, совершенно неразборчиво, как будто для него важен сам процесс чтения. Потом откладывает книгу и ложится рядом.
— Почему ты такая грустная? — шепчет он мне в волосы.
Я лежу неподвижно — у меня нет ответа на этот вопрос… Если бы я его знала, все было бы по-другому.
— Ответь же, Кристина… Почему ты грустишь?
Я не отвечаю, я лежу не шевелясь, и дыхание мое становится все слабее и слабее, пока не останавливается вовсе, точно часы, которые забыли завести.
— Я не могу тебе простить, — говорит Майкл, — ты знаешь, о чем я говорю. Аборт.
Он запускает пальцы мне в волосы.
— Не могу простить… поэтому и уезжаю…
Все это становится все более похожим на сон, и я чувствую, что должна проснуться… и разбудить его.
— Это был мой ребенок, — говорю я наконец. — И это мое тело, оно сказало «нет».
— Не начинай опять эту болтовню. Ты сама в это не веришь, поэтому и повторяешь, как попугай. Это ложь. И, в конце концов, какая разница, почему ты это сделала? Этот аборт простить я тебе не могу.
Я чувствую, как к глазам подступают слезы, и отодвигаюсь. Не хватало еще расхныкаться в его присутствии. Этого он не дождется.
— Не смей говорить, что я лгу.
— Ты лжешь, Кристина.
— Я никогда не лгу! Иди знаешь куда!..
Я зарываю лицо в подушку и начинаю реветь. Слышу, как он встает и натягивает джинсы.
— Пойду прогуляюсь, — говорит он без выражения, — с тобой невозможно находиться в одной комнате. Ты совершенно спятила.
Я верчусь с боку на бок — не могу заснуть. Простыни душат меня, они словно пропитаны кошмарами тысяч спавших на них постояльцев и теперь живут своей жизнью, похожей на жизнь привидений. Майкл исчез где-то в мадридской ночи, должно быть сидит в каком-нибудь ресторане в районе Бильбао или в Лавапьесе, среди наркоманов. Он здесь почти всех знает, жуткое количество людей, бывшие любовницы, приятели, черт их всех разберет. В окне сверкают цветные огни неоновых реклам, масляные краски ночи. Я освобождаюсь от душных объятий простыни и лежу, сложив руки на животе. Думаю о неродившемся ребенке. Каким бы он был? Может быть, унаследовал бы черты моей мамы, и она таким образом продолжала бы жить. Умерший ребенок… Может быть, он принес бы мне счастье. Я бы купила ему красивую одежду на толкучке в Клиньяне… купила бы, наверное, «Первую книгу ребенка» и записывала бы его первые слова, когда появился первый зуб, какие детские болезни он перенес… В Фалькенберге почти все мои школьные подруги уже нарожали детей. И храбрая Анита, и многие другие. Но я сама еще не готова, не в этой жизни… Ребенок… сейчас я чувствую его, как неясную фантомную боль. Я знаю многих, кто делал аборт, таких было достаточно среди моих краткосрочных приятелей в Париже и Амстердаме. Все они говорили о депрессии, о раскаянии, которое буквально рвет им кишки год за годом. А что чувствую я? Легкое разочарование от упущенной возможности? Я убила ребенка совершенно хладнокровно, я знала, к чему это приведет — и теперь удивляюсь самой себе: я не верила, что это будет настолько легко…
Ночь, ночь в Мадриде, и я одна в этой ночи. Или это был сон об одиночестве; неясные, текучие мысли, исчезающие и воссоединяющиеся со вселенской тьмой этой вечной ночи? Нет. Во сне я представляю себе одиночество по-иному; во сне одиночество — вполне стабильно, статично, резко очерчено, словно заморожено. На постоялом дворе «Флора» в Мадриде я пока еще остаюсь самой собой, сама несу тяжесть своего тела и сознания. Я глажу себя по животу и смеюсь. Нет-нет, он и не должен был родиться, этот ребенок, он должен был умереть в самом начале жизни, так было предопределено, и от этой предопределенности ночь словно становится светлее…
Я нащупываю резинку трусов. Мои руки… они сами по себе ласковы, красивы и чисты. Жесткие волосы на лобке… пальцы скользят ниже, ниже. Я могу и сама себя приласкать. Жар, пульсирующий между ног, нарастающее, стремящееся к падению напряжение. Я занимаюсь сама собой и представляю разных мужчин… на ком бы мне хотелось задержаться? На последнем? На последней, уродливой до красоты, картине — мой брат и отец вдвоем насилуют меня на пляже в Скреастранде. Мы лежим в воде, ночь, волны трогают мое тело… Отец и брат… один сзади, другой спереди… и самое страшное, что мне это нравится, что я получаю от этого удовольствие… О, Боже! Может быть, это и есть искупление моих грехов? Путь к прощению?…
Лето, мы без всякого плана ездим по Испании. Белые деревни Андалузии, Кампиллос и Антекера, прелестная Салобренья: пустыни Эстремадуры, красная сожженная земля, бесконечные миндальные и оливковые деревья. Вечная дорога через бессмысленные города и древние поселения, в поисках… чего? В поисках ничего.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments