1993 - Сергей Шаргунов Страница 38

– Какой же у тебя отец рабочий?

– А кто?

– Ученый. Мой – шофер, твой – ученый. Но мой больше твоего денег приносит.

– Да? Значит, мама рабочая. Она с рабочими возится – сама так говорит. У нее на работе трубы чинят.

– А почему это они крестьяне? – не унималась Рита.

– Мы если не в Москве, то на огороде, – повторила Таня папины слова. – И я у них крестьянка, они меня заставляют с ними сорняки полоть.

Таня пыталась представить работу родителей приключенческой.

– Расскажи мне про аварии, – просила она маму перед сном.

– Да какие тебе аварии, Танюш. Сижу у телефона, сама ничего не вижу, – тускло бубнила Лена. – У ребят тоже впечатлений мало. Вонь, грязь, сырость. Прорвет где – идут в подвал и заделывают. Ладно, спи давай!

Между собой родители судачили о страшных историях: висельники в котельных, обходчик, убитый оголенным проводом, – но Таню, пробовавшую расспросить, обрывали. “В каждой бочке затычка”, – говорила Лена; “Не детские это темы… Вырасти сначала” – говорил отец, и Таня догадывалась: им не нужны с ней лишние беседы.

Она рано стала интересоваться мальчиками, вот только мальчиков интересовала слабо. Когда она приходила к Рите, та первая заводила речь о разных неприличных штуках. “Нарисуй!” – предлагала Таня стыдливо. Подруга чертила нечто грубое, выпуклое и великолепное (она не умела держать карандаш, как надо, похабно сжимая в кулачке), рядом писала матом, комкала листок и, отодвинув заслонку, кидала в печь, но увиденное врезалось в Танино сердце.

– Тебе в школе кто-нибудь нравится? – спросила как-то Лена так безразлично, что Таня почувствовала себя задетой и сказала с вызовом:

– У нас с Ритой – общая любовь. Его зовут Артем.

– Артем? У вас в классе разве есть Артемы?

– Это наш учитель физкультуры.

– Хватит идиотничать! – выплеснулось из Лены после короткой паузы, и Таня взглянула на мать с испугом.

Как-то, читая “Трех мушкетеров”, она подумала резко и ясно: “А ведь они все уже умерли” – и тотчас ее передернуло от этой мысли. В тот день вирус смерти проник в нее. Таня спохватилась, что это литература, но было поздно: все на свете должны умереть, Дюма-то умер. Теперь мысль о смерти стала, как мушка или, вернее, темная крапинка, плававшая перед левым глазом, когда Таня просыпалась. Она смотрела в потолок, кидала взгляд на шторы, опускала на одеяло, и крапинка плясала, летала, садилась на предметы.

Таня думала о смерти, засыпая и просыпаясь, потому что со смертью ассоциировалась крапинка. Таня вставала, и крапинка сразу чудесно исчезала, возможно, улетев к кому-то другому. Днем за заботами и суетой крапинка не возвращалась ни разу. Перед сном Таня особенно долго думала о смерти и смотрела в темноту, среди которой крапинка уже притаилась, чтобы утром на свету снова маячить. “Если бы не эта гадкая точка, я бы давно забыла про смерть”, – думала Таня, но смерть не отпускала. Лежа без сна, Таня сначала жалела родителей, затем кошку, затем Риту, затем козу, затем нескольких девочек из класса, затем симпатичного ей Женьку Тарабана на два класса старше, затем бабу Валю, и после всех близких она начала жалеть полюбившихся актеров и тихо стонала от непереносимости сострадания. Неужели они все когда-нибудь умрут? Не может быть! Умрут! Лицо горело, как от пара, она ворочалась, и скрип кровати звучал странным поддакиванием ее тоске. Таня пробовала думать о том, что тоже умрет, но об этом почему-то не думалось, зато внезапно пришла новая мысль, от которой она села в постели: каждый – единица. Она как будто увидела в темноте эту красную молнию – один. Тане тогда было двенадцать. Есть отдельная коза, отдельная девочка, отдельные все-все. И каждый по отдельности. Но общего ума нет. И все умрут. Что же это значит? Значит, вообще никого нет? И ничего нет? Таня со сладострастием стала грызть ногти, которые неделю назад клятвенно обещала себе не трогать. Она грызла один ноготь за другим, и мысли пропадали – любые мысли, мыслей не было никаких.

Таня спросила:

– Папа, а для чего жить, если умрем?

Лена доила козу, Таня, ей уже было тринадцать, зажимала животное ногами, ухватив за рога. Отец придирчиво наблюдал.

– Ты ей на хребет не садись, а то сломаешь, – сипло сказал он вместо ответа. – Кому как, а Аське помирать рановато.

– Всем рановато, – сказала Лена. – Я надеюсь, успею внучат понянчить.

– Не накаркай внучат раньше времени. Живи, Таня, учись, может, смысл жизни найдешь и нам расскажешь. На самом деле смысла жизни, доченька, нету, а правила жизни есть. Но это дано не всякому. Чего должно быть дадено? Во-первых, способности. Во-вторых, смелость. В-третьих, возможности. Знаете, в чем смысл? – Он окинул их взглядом полководца. – Высшее назначение человека – борьба за других людей.

– Прям… – отозвалась Лена.

Она частенько так обрывала его, как будто звуком лопнувшей струны: “Прям”.

– Есть, допустим, способности, но кишка тонка, – развивал свою идею Виктор. – Или есть и талант, и отвага, а не пускают, плетью обуха не перешибешь. Или храбрый человек, а отсутствие мозгов. И всё равно уважаю… Уважаю я бойцов по жизни!

– Идиотов всегда хватает, – Лена заканчивала теребить второй козий сосок. – И бездельников. Жить надо, Танюш, чтобы семью создать хорошую, ребенка родить и вырастить, чтобы никому злого не делать, чужого не брать и чтобы вспоминали о тебе только добрым словом.

– И бороться, – добавил Виктор.

– С кем бороться-то надумал? Со мной, что ли?

– У каждого Сократа своя Ксантиппа, – ответил он самодовольно и продолжал горячо: – За правду надо бороться. Я бы и боролся – да возможности откуда? Кто меня послушает? Сколько кругом подлости! Но я одно имею точно – мужскую честь. А у женщины должна быть – женская. Вот так… так хотя бы… И еще скажу одну вещь: в жизни нельзя человеку без мечты!

В восемьдесят восьмом Виктор, подначенный сослуживцем по институту, занялся сыроедением. Лена в штыки восприняла новое увлечение мужа: она не только не стала читать брошюру американского доктора, но и отказалась готовить Виктору то, что он просил. Он замачивал вечером крупу и утром ел получившуюся кашу, сдабривая ее тертым яблоком и медом. На обед и ужин поглощал в неимоверном количестве свеклу, морковь и капусту.

– Червь у нас завелся. Всё поел! – говорила Лена, нарочно смакуя котлету. – Ты лучше переходи на ботву и листья банановые, это ж экономнее. И комбикорма могу насыпать вволю. Вдруг, как Ася, молоко давать начнешь? Танюш, положить тебе еще с поджарочкой?

– Трескай, – злорадно говорил Виктор. – Трескай, отравительница. И себе вредишь, и дочери. Ничего, скоро мясо из магазинов совсем пропадет, тогда, может, оздоровитесь!

– Связался с аферистом, во всем его слушаешь.

– Не знакома, а ругаешься. Нет, он славный малый! Глаза мне открыл на продление жизни.