Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева Страница 38

А к тому, что «Владимир Ильич Ленин — этот горный орел, как его называл Сталин», даже добавить нечего…

Ну что, дядя Витя, поговорим теперь за учебник истории? Если даже тогда люди нормальными оставались, значит, не в учебнике дело. Главное — мозги к нему приложить.

Интересно, что он скажет? «А много людей нормальными оставались?» К тому же выходит, я вранье защищаю. Успокаиваю: пусть будет, ничего страшного…

Как ничего? Самое страшное в культе личности, что от личностей остаются одни культи. И учебник в заказанном на то оркестре пусть не первая скрипка, но и не десятая балалайка.

Что-то я в трех соснах запуталась.

Потому что слишком любишь спорить.

1 марта

Наконец-то весна!

Думала, не дождусь. Утром было минус десять, но это неважно. Все равно тепло скоро придет. Снег уже сахарится: днем подтаивает на солнышке, а вечером снова прихватывается морозцем, слипаясь в мелкую, жесткую крошку, похожую на толченый рафинад. Еще немножко — и, растеряв в этой неравной борьбе последние силы, разольется холодной влагой, но мерзлая земля ее не примет, и потекут, побегут первые осторожные ручейки… Грачей еще не видела, но воробьи прыгают и чирикают гораздо веселее. Их морозом тоже не обманешь.

Люблю весну.

Даже не так. Люблю предвкушение весны. Люблю за надежду, которую оно дает: все хорошее, радостное, счастливое — впереди. Впереди ломотный жар от ставшей слишком теплой одежды, радость от первого выскочившего у тропки одуванчика, раскатистые майские грозы, белоснежье цветущих садов, заслуженное отпускное безделье. Все — впереди, все — будет! И от этого ожидания — огромное желание жить, жить, жить!

Мама принесла веточку мимозы. В такое время ее трудно найти, обычно мимозу привозят к восьмому марта. А мы ставим обязательно первого.

Потому что — весна! Теперь все будет лучше и легче.

3 марта

Вот тебе и лучше… Света Климова беременна.

Обнаружилось все совершенно случайно. Она выступала за школьную команду по легкой атлетике, а тут физруку освобождение принесла. Ладно хоть ума хватило бумажку взять, другая бы до родов прыгала.

Физрук: что случилось? Та про желудок, селезенку, но как-то невнятно. А через неделю соревнования. Так он не поленился, в больницу позвонил. Все и выяснилось.

Мама говорит, в ее время девчонка из-за такого позора могла руки на себя наложить. В мое время порицание стало сдержаннее, а сейчас это и вовсе — пустяки, дело житейское.

Кому от этого повезло, так это, наверное, мне. Мысль крамольная, но объективная. Раньше бы после такого ЧП классного руководителя по инстанциям затаскали, а теперь Сова вызвала, поухала для профилактики, но даже не особо старалась. За низкие показатели и то больше от нее доставалось. Видно, и Сова понимает: школа тут бессильна. Не потянет она против всего остального. Плетью обуха не перешибешь. Тем более что плеточка наша так себе, хилая и хлипкая, зато обух — о-го-го какой! Да и руки их держат разные. Почему-то.

Срок у Светы небольшой, и родители настаивают, чтобы доучивалась до конца года. Сова их отговаривала, предлагала перевести на домашнее обучение, но те уперлись: насидится еще дома, хотела взрослой жизни — пусть получает взрослые проблемы. Думают о себе, а не о дочери. И уж тем более не о других детях. Разве нормально для девчонки, когда за партой сидит беременная подружка? Я уж молчу, о чем будет думать Хохлов.

Ладно бы думать, он еще говорить начнет. Этот не промолчит, и не надейся.

5 марта

Может быть, я много еще чего не понимаю, но сегодня несколько раз от самой себя было противно. Больше я в это не полезу.

Началось все нормально. Люди подходили, мы заполняли данные, выдавали бюллетени. Первыми потянулись пенсионеры. Интересно наблюдать: важные, дотошные, как же — такая ответственность! Для них выборы до сих пор праздник. Точнее, утренник. Мама рассказывала, как в советское время на выборы специально бежали пораньше, потому что выбрасывали какой-нибудь дефицит — шоколад, например, или сгущенку. Сейчас в магазинах есть все, но привычка ходить спозаранок у них так и осталась.

Потом пошел средний возраст. У этих все быстро, по-деловому, ничего им объяснять не надо — сами знают. Большинство тут же, на участке, отзванивались: проголосовал. Иногда наоборот. Кто-нибудь, встретив знакомых, застревал около кабинок, но спокойно поговорить не мог — то и дело звонили. Значит, начальник.

Думала, но так и не поняла: зачем нужна эта принудительная явка? Ну пришло бы не семьдесят, а сорок процентов — порог-то все равно пройден. Зато видно реальную картину. Ведь, если человек не идет на выборы, значит, он не верит, что его голос может что-то изменить. Он власти не доверяет. Саму ситуацию менять надо, отношение людей менять. Конечно, это гораздо труднее. Но ведь здоровое, сильное государство можно построить только так! Я уж не говорю про демократию… А у нас, получается, люди власти не доверяют, а власть — людям. Но ведь так быть не должно!

Около полудня Сова обзвонила нескольких учителей, чтобы те еще раз обошли квартиры.

— Ну и что, что воскресенье? Я вас зову не к себе на дачу грядки копать…

— Вы же понимаете — дело государственное…

— Милая моя, я тоже работаю…

Видимо, слабые попытки отстоять законный выходной все же были, но большинство не сопротивлялись и привычно соглашались.

Потряхивать начало после обеда. Сначала милиция вывела одного из наблюдателей Ерохина — Сова все возмущалась, что он после каждой записи лезет ее проверять. Велела ему отсесть к двери, чтобы не мешал. Тот не согласился: что я оттуда увижу? Я же наблюдатель! Имею право!

Сова вызвала дежурный наряд: вот, полюбуйтесь — провокатор, мешает работе комиссии. Мужчину увели, говорили, что в отдел, и больше он не появился, хотя в принципе был прав. Ничего он не нарушал и никому не мешал. По-моему.

Остальные наблюдатели, и до этого-то не шибко рьяные, сразу скисли и к столам уже не подходили. Так и стояли у дверей. А перед самым закрытием их начали гонять: то в приемную, то к завхозу — за нитками, за иголками, чтобы бумаги подшивать. Потом ножницы куда-то делись. Мне даже неудобно стало — взрослые люди на посылках. Предложила: схожу в кабинет, тут рядом. Так Сова меня взглядом чуть насквозь не пробуравила!

А когда вытряхнули урны, около меня на столе оказалась небольшая пачка сложенных вдвое бюллетеней. Она там в принципе не могла появиться: не могли же бумажки в урне сами друг в друга аккуратненько вложиться!

Сова стояла рядом. Я протянула ей пачку, но спросить, откуда та здесь, не успела. Сова выдернула бумаги из рук, да еще ногтем больно царапнула. И тут же, не глядя, сунула их в середину рубинской стопки. На глазах у всех! И все сделали вид, что ничего не заметили.