Правдолюбцы - Зои Хеллер Страница 38

Но в тот вечер, когда она приехала за Ленни в Гарлем, с ней что-то случилось. Глядя на его личико маленького совенка — на белесые усы от йогурта над верхней губой, блеск засохших собачьих слюней на штанах, — она почувствовала, как где-то глубоко внутри со щелчком открылось узенькое смотровое оконце и в проеме засветился путеводный огонек. У нее застучало в висках. Прилив крови, этот напористый ток, ее даже немного напугал. Ей хотелось схватить мальчика и — она уже не владела собой — стиснуть его в объятиях, расцеловать, съесть целиком.

На следующее утро она попробовала описать Джоелу этот странный психологический срыв.

— Больше всего это походило на приступ паники, — рассказывала она.

— Ну да, взять в дом чужого ребенка — не хухры-мухры, — пробормотал Джоел, второпях натягивая штаны: ему предстояла встреча со Сьюзан в полицейском участке. Он глянул на Ленни, мирно спавшего в кровати рядом с Одри. — Не беспокойся, через пару дней все устаканится.

Джоел ошибся. Не страх перед ответственностью за Ленни переполнял ее, но долгожданное пробуждение материнского инстинкта.

В дальнейшем привязанность Одри к приемному сыну часто приводила к трениям между супругами. Сколько бы Джоел ни пропагандировал воспитание детей в условиях коммуны, в «клане», его бесила мысль о том, что Ленни удалось разжечь в Одри безумную любовь, а ее «настоящим» детям — нет.

— Карла и Роза — твоя плоть и кровь, — увещевал он жену.

Но призывы к родственной преданности не достигали цели. Если на то пошло, Одри было проще любить Ленни именно потому, что не она его рожала. Как соавтор Карлы и Розы, она волей-неволей рассматривала их с неудовольствием художника, отмечающего изъяны в своем творении. Ленни же был нечаянным подарком судьбы, и, будучи избавленной от груза генетической вины за его недостатки, она могла с легкой душой наслаждаться этим счастливым приобретением.

Когда Одри с Ленни подъехали к исправительной колонии, ворота были еще закрыты. Ленни опустошил свои карманы, запихав их содержимое в дверцу машины, и они вместе с другими посетителями принялись бродить вокруг здания, похожего на бункер. Прибыл автобус, из него вышла горстка пассажиров, в основном женщины и дети. Маленького мальчика явно только что стошнило, и его бабушка — издерганная женщина в пронзительно-розовых брюках стретч — оттирала ему лицо бумажным полотенцем.

— Стой спокойно! — кричала она, когда ребенок отшатывался. — Хочешь, чтобы мамочка учуяла, как ты воняешь?

Ленни в детстве тоже постоянно укачивало в машине по дороге в Бедфорд. Одри приходилось тормозить на промежуточной стоянке, отмывать его с головы до ног и переодевать в чистую одежду. Прочие путешествия на автомобиле он переносил прекрасно; его тошнило от напряжения перед встречей с матерью. А потом он сидел в комнате для свиданий, подобрав под себя ноги, издавая запах желчи, и снова и снова расспрашивал Сьюзан о том, как ее поймали, какой роковой промах привел к ее аресту. Когда звонок оповещал об окончании часового свидания, он цеплялся за нее, плакал и умолял вместе с ним поехать домой.

— Почему ты не сбежишь отсюда? — спросил он однажды. — Вылези в окно. Если будешь быстро бежать, тебя не догонят.

Одри с трудом высиживала эти визиты, ее терзала обида, почти невыносимая. Почему, злилась она, весь пыл сыновней любви достается Сьюзан, если это она, Одри, надрывается в соляных шахтах материнства: читает мальчику книжки, поет колыбельные, вытирает его рвоту? Что Сьюзан вообще сделала для ребенка? Разве что нанимала ему нянек-идиоток, перед тем как отправиться играть в городскую герилью.

Ворота открылись, и посетители вытянулись в очередь для досмотра. Продукты и одежду, предназначенные заключенным, оставляли в специальном окошке, на котором висело от руки написанное объявление: «Стринги, бикини и сетчатые трусики запрещены. Кружевные и прозрачные бюстгальтеры запрещены». Одри с Ленни прошли через металлический детектор и направились по коридору в просторную комнату, напоминающую кафетерий, с торговыми автоматами вдоль стены. Сьюзан уже сидела за столиком. Увидев их, она расплылась в широкой улыбке и нежно протянула: «Э-эй».

Затем встала и, стиснув сына в медвежьих объятиях, несколько томительных секунд раскачивалась из стороны в сторону. При этом у Ленни, злорадно отметила Одри, выражение лица было каменным.

Все трое уселись: Сьюзан с одной стороны стола, Ленни и Одри — с другой.

— Рада тебя видеть, чувак. — Взяв сына за руку, Сьюзан проникновенно заглядывала ему в глаза.

В своей подпольной организации Сьюзан пользовалась репутацией зверь-бабы. Она ходила в мужских комбинезонах, а волосы стригла под горшок в стиле разбойников эпохи Плантагенетов. В подошве ботинка у нее был спрятан нож, «чтобы резать свиней». Сразу после ареста Чарльза Мэнсона и его свиты Сьюзан сочинила печально известное «коммюнике Конга», в котором Мэнсон провозглашался «братом и соратником в борьбе против буржуазной Америки». Но длительная отсидка вкупе с преклонным возрастом смягчили ее нрав. Волосы она отрастила, и теперь они седыми прядями окутывали ее плечи, работая на образ пророчицы, столь полюбившийся стареющим фолк-певицам. Прежняя риторика забоя свиней сменилась душеспасительным речитативом об исцелении и примирении. За годы, проведенные в Бедфорде, она придумала несколько образовательных программ для сотоварищей-зэков, включая профилактику СПИДа и самую интересную — служившую Одри поводом для нескончаемых издевок — «о родительских навыках». Программа Сьюзан по обучению грамоте, в которой заключенным предлагалось писать и разыгрывать пьесы на сюжеты из собственной жизни, была столь благосклонно встречена начальством, что ее размножили и разослали по тюрьмам страны в качестве образца для подражания.

— Что у тебя новенького, чувак? — спросила Сьюзан. — Как твоя группа? Вы все еще играете?

— Почти нет, — отозвался Ленни.

— Эй, сынок, не забрасывай музыку.

Одри отвернулась, пряча усмешку. Группы как таковой у Ленни никогда и не было, просто двое-трое парней под кайфом и с гитарами примерно раз в месяц импровизировали на мелкую бытовую тематику, получая на выходе лишенные мелодии, ироничные песенки. Их коронным номером — гимном, можно сказать, — была пародийная песнь во славу кошки ударника:

Ты ешь овсянку и филе сельди,

Точь-в-точь как Алиса в «Семейке Брейди». [32]

Революционерка Сьюзан всегда старалась придать вялым начинаниям Ленни серьезный, общественно-полезный оттенок. Если Ленни устраивался в ресторан, значит, он «врубается в стряпню», и это здорово, потому что кормить людей — почетное занятие. Когда Ленни отправлялся в Марокко за счет какого-нибудь богатенького, вечно обдолбанного приятеля, он «изучал арабскую культуру», что являлось «просто зашибенным», ибо молодые люди обязаны противостоять американской узколобости и чванству. Одри упивалась этими фантазиями как доказательством неадекватности Сьюзан.